Филип Честерфилд - Письма к сыну

Если Стенхоп когда-либо и питал симпатии к немецкому курфюрсту, ставшему английским королем, то теперь, познакомившись с ним ближе, он потерял их безвозвратно. Георг I воссел на английском престоле, когда ему исполнилось пятьдесят три года; ему уже поздно было учиться чему-либо и менять свои привычки мелкопоместного немецкого курфюрста, каким он и остался до самой смерти; оплакивая свой родной Ганновер как потерянный рай. Нравы и обычаи англичан были ему совершенно чужды; он не знал ни одного английского слова: английское законодательство, политическое устройство, парламентская система были для него недоступной и непостижимой тайной, которую он даже не пытался себе уяснить; кроме того, он отличался совершенным невежеством: о литературе, искусстве, театре он не имел никакого понятия и презирал их, как мог презирать их немецкий солдат его поры, воспитанный в казарме или на конюшне. Он привез с собою многочисленную немецкую свиту – камергеров, секретарей, слуг, арапов, взятых в плен во время войн с турками; он даже поселил рядом с собою вывезенных им из Ганновера обеих старых и безобразных своих фавориток – фрау фон Кильманнсегге, ставшую в Англии графиней Дарлингтон, и графиню фон Шуленбург, превратившуюся в герцогиню Кендал. У. Теккерей, тщательно изучавший мемуары этой эпохи и воссоздавший ее в своей книге "Четыре Георга", приводит немало анекдотических сведений и придворных сплетен о нравах Сент-Джемского дворца; Георг I и обе его старые любовницы показались ему фатально похожими на знаменитого героя "Оперы нищих" (1728) Джона Гея – капитана Макхита и обеих его подруг – Полли и Люси, а свое общее впечатление от знакомства с историческими источниками этой поры Теккерей выразил следующим образом: "Не подлежит сомнению, что король, избранный англичанами, прибывший с ним из Ганновера штат придворных и устроившие ему торжественную встречу английские вельможи, ко многим из которых этот хитрый старый циник повернулся спиной, представляли в совокупности весьма забавную сатирическую картину".

За сто лет до Теккерея эту картину набросал Честерфилд, наблюдавший ее в юности собственными глазами и увидевший многое из того, что стало явным лишь последующим поколениям его соотечественников. Так, злая и откровенная характеристика Георга I, оставленная в рукописи Честерфилдом, отличается еще большей сатирической меткостью, чем колоритный портрет короля, изображенный пером Теккерея. Честерфилд писал: "Георг I был честным, тупым немецким дворянином; он и не хотел, и не мог играть роль короля, которая заключается в том, чтобы блистать и угнетать. Он был ленив и бездеятелен во всем, вплоть до удовольствий, которые поэтому сводились к самой грубой чувственности… Даже его любовница, герцогиня Кендал, с которой он проводил большую часть времени и которая имела на него большое влияние, была сущей дурой. Его взгляды и пристрастия были ограничены узкими пределами курфюршества: Англия была для него слишком велика". Не менее выразителен был начертанный Честерфилдом портрет Георга II, в свите которого находился он сам, в то время как этот король, во многом походивший на своего отца, был еще принцем Уэльским. "Я, – вспоминал Честерфилд, – бывал с ним, как мог быть и с любым другим англичанином, попеременно то в хороших, то в плохих отношениях". После одной из таких размолвок, осложненной тем, что она совпала с неудачей первой речи (Maiden speech) Честерфилда, произнесенной им в палате общин – слишком пылкой, откровенной и смелой для несовершеннолетнего парламентария – Стенхоп уехал в Париж и оставался там около двух лет. Возможно, что одной из причин столь продолжительной отлучки его из Англии были крайне усилившиеся к этому времени стычки между королем и наследным принцем и явное нежелание Стенхопа принимать непосредственное участие в становившихся слишком опасными придворных распрях и интригах.

Пребывание в Париже открыло новый период в жизни Честерфилда и оставило в ней глубокие, никогда не изгладившиеся следы. Получивший полуфранцузское воспитание и владевший французским языком как своим родным, Стенхоп мог теперь на собственном опыте сделать сопоставление двух соседних культур – английской и французской, в то время бывших гораздо более отчужденными друг от друга, чем в последующие десятилетия. Правда, он был еще молод и неопытен, но многое врезалось ему в память и явилось поводом для многолетних размышлений и сопоставлений: отечественной грубости нравов и распущенности аристократических и даже придворных кругов в его глазах противостоял утонченный лоск и своеобразный аристократизм манер во французских салонах, культ чтения, философские запросы даже дамского общества при типичной стесненности политической жизни и архаичности большинства государственных установлений. Однако, внимательные наблюдатели Франции в период регентства могли уже видеть здесь зарождение тех сил, которые в течение всего столетия расшатывали традиционные устои, медленно, но непрерывно готовили падение старого порядка и создавали основы нового просветительского мировоззрения.

Конечно, Стенхоп Честерфилд не сразу стал одним из видных посредников между интеллектуальными мирами Англии и Франции, однако, уже при первом посещении французской столицы он свел знакомства о французскими философами и писателями, и его дружба с некоторыми из них продолжалась долгие годы. "Если вы хотите, чтобы я вам чистосердечно сказал, что я думаю о Франции, – писал Стенхоп своему наставнику Жуно в письме из Парижа после первого приезда туда, – необходимо, чтобы вы позволили говорить мне как англичанину. Тогда я скажу вам, что, за исключением Версаля, здесь нет более ничего красивого и хорошего, чего бы мы не имели у себя в Англии. Не буду упоминать вам о моих чувствах к французам, потому что меня часто принимают здесь за соотечественника и не один француз высказывал мне самый большой комплимент, говоря: вы совсем такой, как и мы. Признаюсь, что я держу себя вызывающе, болтаю много, громко и тоном мэтра, что, когда я хожу, я пою и приплясываю и что я, наконец, трачу большие деньги на пудру, плюмажи, белые перчатки и т. д.". Таким, несколько развязным молодым франтом – если в нарисованном им автопортрете ради хвастовства не слишком сгущены краски – молодой Стенхоп появился в парижских гостиных. Он принят был в модном салоне г-жи Тансен (Tencin, 1682 – 1749) на улице Сент-Оноре, где по вторникам собиралась несколько пестрая толпа тогдашних знаменитостей. Г-жа Тансен была приятельницей Монтескье и Фонтенеля, она принимала у себя аббата Прево, Мариво и многих других. Однажды Монтескье привел к г-же Тансен аббата Октавиана де Гуаско, приятеля и биографа Антиоха Кантемира, бывшего тогда русским послом в Париже. Знакомство Стенхопа Честерфилда с Монтескье перешло в тесную дружбу: именно Честерфилд принимал у себя приехавшего в Англию в 1729 году Монтескье и помог будущему автору "Духа законов" ближе познакомиться с английскими учреждениями и парламентской системой.