Антанас Мацейна - Драма Иова

Этим, как представляется, и должна была бы закончиться книга Иова. Куда же дальше идти? Сатана твердит Богу, что Иов служит Господу только ради данного Им преуспеяния. Но если бы Бог отклонил бы свою покровительствующую руку, то Иов вместо вознесения хвалы Ему стал бы богохульствовать у Него на глазах. Господь последовал совету сатаны и позволил ему уничтожить все, что только могло связывать Иова с повседневностью: его богатство, его детей, наконец, саму его плоть. Однако оказалось, что Иов не совсем пропал в мире, как это предполагал сатана, опираясь на свой опыт, приобретенный во время странствий по земле. Иов выдержал все удары и остался верен Богу. Замыслы сатаны потерпели крах. Так что же еще остается сказать? И все же замыслы сатаны и испытания Иова составляют только введение к книге. Само же содержание книги — это размышления Иова, его ответы своим друзьям, которые пытаются вмешаться в мысли Иова, дополнить их или исправить. Удары судьбы Иов вынес. Он не предал своей верности Богу. Но, выброшенный из повседневности, он нашел в себе нечто новое, то, чего не было прежде, а именно: необходимость мыслить. Теперь мышление стало основной функцией его бытия. Прежде он думал и заботился о делах каждодневности. Прежде, как упоминалось, Иов не мыслил. Теперь же он опускается в глубины бытия и поднимает вопрос экзистенции человека. Все речи Иова, как говорилось, сосредоточены на этой главной проблеме. Что же произошло? Почему Иов начал мыслить? Если рассматривать этот вопрос поверхностно, ничего удивительного не произошло. Ведь разве погруженность в мысли после утраты всего не является чем-то само собой разумеющимся? Разве этим занимался только один Иов? Однако, рассудив глубже, это нечто само собой разумеющееся становится непонятным. Почему удары судьбы, а особенно страдание заставляет человека мыслить? Почему автор книги Иова вопрос экзистенции человека вкладывает в уста страдающего Иова? Является ли это только чисто поэтическим средством, чтобы произвести на читателя более глубокое впечатление? А может, это глубокая метафизическая идея? На этот вопрос мы и попытаемся ответить.

Страдание обладает удивительной пробуждающей силой. K. Jaspers замечает, что если бы было только счастье существования, то возможная экзистенция осталась бы дремлющей [33] Philosophie – Стр. 493. . Иначе говоря, если бы человек постоянно жил счастливо, то возможности его бытия не раскрылись бы, ибо они никогда не пробудились бы к подлинному существованию. Jaspers замечает, что счастье делает человека пустым и этим своим пустым влиянием оно намеревается разрушить подлинное бытие. Если страдание, по утверждению Jaspers’а, уничтожает физическое существование, то счастье угрожает самому нашему бытию [34] Срв. – ibid. . Оно убаюкивает человека тем, что не сохраняется. Оно, как и апостолы на горе Фавор, пытается сделать вечными мгновенные проблески, не замечая, что эти мгновения в нашем существовании должны пройти и что именно потому мы их и ценим, что не можем их удержать. Сила счастья испытывается только тогда, когда оно разбивается. Неразбитое и кажущееся неразбиваемым счастье увлекает нас в повседневность и затеривает в мире.

Между тем страдание как раз выбрасывает нас из этой повседневности. Когда человек счастлив, он предполагает, что мир и его выражение — повседневность — есть подлинное пространство его существования. Страдание, разрушая это пространство, зовет человека куда-то в другое место. Оно показывает, что пропадание в мире не есть основное назначение бытия человека: напротив, оно — неподлинное состояние человека, заслоняющее подлинное, то, которое как раз и проявляет страдание. Страдание свидетель того, что человек есть в мире, но что он не от мира, если для определения этого парадоксального положения человека мы воспользуемся словами самого Христа, сказанными Им накануне своей муки. Человек есть в мире, чтобы раскрыть себя через столкновение с сопротивлением мира. В этом отношении существование в мире для человека является условием и полем осуществления самого себя. Но человек есть не от мира, ибо он бывает в себе и для себя. Мир для него только условие и поле его деятельности, но никогда не источник его существования и смысла. Таким образом, если человек, переживая долгий период счастья, успевает забыть эту свою независимость и начинает быть так, словно он от мира, страдание выводит его из этого забвения и указывает на подлинное его состояние. В этом отношении страдание есть пробудитель пропавшего бытия. Оно, словно будильник, звонит только тогда, когда мы особенно глубоко погружены в сон мирского своего существования, тогда оно и выбрасывает нас из нашей теплой постели. Мы вскакиваем немного испугавшись и в первые мгновения не можем разобраться в своем новом положении. Однако несколько позже мы осматриваемся и начинаем быть по-другому, нежели во время дремоты. Мы пробуждаемся из тишины онтического сна. Мы начинаем говорить, но уже совершенно другие, новые слова, не те, которые мы произносили сквозь дремоту. Тогда мы лишь лепетали. Теперь мы заговорили всем своим бытием.

Автор книги Иова понял этот пробуждающий смысл страдания и потому позволил Иову заговорить первым. Его друзья, пришедшие его утешить и молчавшие целую неделю, пришли в изумление, когда этот всегда такой тихий человечек вдруг заговорил, заговорил резко, бунтуя, бросая упреки всей структуре бытия и даже самому Богу. Первая речь Иова, которая в дальнейшем привела к широкому и резкому спору, не была вызвана утешениями друзей. Тогда друзья Иова еще не произнесли ни слова. Они только сидели и молчали. Иов заговорил сам из себя. Он заговорил из своего страдания. Страдание зачеркнуло все, что связывало его с миром. Черепицей Иов словно соскоблил с себя всю повседневность и поднялся к новому существованию. И вот перед лицом этого нового существования его дух пробудился и сказал свое слово.

Откуда страдание черпает свою пробуждающую силу? Каким образом оно пробуждает человека из дремоты бытия? Ведь страдание есть зло, следовательно, оно негативно. Позитивного содержания в нем нет. Так каким же образом оно выбрасывает нас из повседневности? Каким образом оно обрезает те нити, которыми мы вплетены в вещное существование мира?

Не чем другим, как только своей негативностью. Что произошло с Иовом, когда он попал в страдание? Послушаем его самого: «О, если бы я был, как в прежние месяцы, как в те дни, когда Бог хранил меня, Когда светильник Его светил над головою моею, и я при свете Его ходил среди тьмы; Как был я во дни молодости моей, когда милость Божия была над шатром моим» (29, 2–4). А теперь — «И ныне изливается душа моя во мне дни скорби объяли меня. Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя» (30, 16–17). «Redactus sum in nihilum» (30, 15) [35] «превращен в ничто» (лат.). , — так переводит жалобу Иова текст Vulgat’ы [36] лат. vulgatus – обычный, распространенный. Vulgata – латинский перевод Библии, перевел св. Иероним в 390-450. , характеризуя этим совершенно новое положение Иова в страдании. Только ли это психологическое переживание? Разве дни расцвета Иова имели тот же самый смысл, что и теперешние дни бедствий?