Георг Вильгельм Фридрих Гегель - Философия истории

Теперь мы должны рассмотреть два момента: 1) ход революции во Франции и 2) как она стала и всемирно-историческою.

1. Свобода имеет в себе два определения: одно относится к содержанию свободы, к ее объективности, – к самому предмету; другое – к форме свободы, в которой субъект сознает себя деятельным, потому что свобода требует, чтобы субъект относился к ней сознательно и с своей стороны делал при ней то, что ему следует делать, потому что в его интересах, чтобы она осуществлялась. Итак, следует рассмотреть три элемента и силы живого государства, причем детали нами будут выяснены в лекциях по философии права.

a) Законы разумности, права в себе, объективная или реальная свобода: сюда относятся свобода собственности и свобода личности. Благодаря этому прекращается всякая несвобода, вытекающая из феодальных отношений, все определения, вытекающие из феодального права, десятины и оброки. Далее для реальной свободы необходима свобода выбора занятий, заключающаяся в том, чтобы человеку разрешалось пользоваться своими силами так, как он желает, и был открыт свободный доступ ко всем государственным должностям. Таковы моменты реальной свободы, в основе которых лежат не чувство, потому что чувство допускает и существование крепостной зависимости и рабства, а мысль и самосознание человека, относящиеся к его духовной сущности.

b) Но деятельность, состоящая в осуществлении законов, есть управление вообще. Управление есть прежде всего формальное выполнение законов и их поддержание; оно осуществляет во внешней политике цель государства, которая заключается в самостоятельности нации как индивидуальности по отношению к другим индивидуальностям; наконец внутри страны оно должно обеспечивать благосостояние государства и всех его классов; и это есть обязанность администрации, потому что нужно, чтобы гражданин мог не только заниматься своим делом, но и получать доход от этого; не достаточно, чтобы человек мог пользоваться своими силами, – он должен находить и применение для них. Итак, в государстве есть нечто всеобщее, которое осуществляется. Осуществление выпадает на долю субъективной воли, такой воли, которая принимает постановления {415}и решения. Уже составление законов – нахождение этих определений и их положительная формулировка – есть осуществление. Затем следует принятие решения и исполнение. Здесь возникает вопрос: какова должна быть та воля, которая принимает решения? Окончательное решение принадлежит монарху; но если государство основано на свободе, то многие воли индивидуумов также желают участвовать в принятии решений. Но многие оказываются всеми , и кажется пустым ухищрением и возмутительною непоследовательностью допускать к участию в принятии решений лишь немногих , потому что ведь всякий желает, чтобы его воля принимала участие в устанавливании того, что должно быть для него законом. Немногие должны быть представителями многих, но часто они оказываются только их притеснителями . И господство большинства над меньшинством оказывается не менее крупной непоследовательностью.

с) Затем от этой коллизии субъективных воль совершается переход к третьему моменту, к моменту убеждения , которое есть внутреннее желание законов, не только обычай, но убеждение в том, что законы и государственный строй вообще твердо установлены и что высшая обязанность индивидуумов заключается в том, чтобы подчинять им свои единичные воли. Могут существовать различные мнения и воззрения относительно законов, государственного строя, управления, но убеждение должно быть таково, что все эти мнения имеют второстепенное значение и что от них следует отказываться, когда дело идет о субстанциальной основе государства; что нет ничего выше и святее, чем государственный образ мыслей, или что, хотя религия выше и является более святой, но в ней не содержится ничего такого, что отличалось бы от государственного строя или было бы противоположно ему. Правда, считается чрезвычайно мудрым полное отделение государственных законов и государственного строя от религии, так как опасаются, что государственная религия будет поощрять ханжество и лицемерие; но хотя религия и государство и различны по содержанию, однако их корень оказывается тождественным, и для законов высшей санкцией оказывается религия.

Здесь следует прямо сказать, что при католической религии невозможно никакое разумное государственное устройство, потому что правительство и народ должны взаимно иметь эту последнюю гарантию заключающуюся в убеждении, и они могут иметь ее лишь в такой религии, которая не противоречит разумному государственному строю.

Платон в своем «Государстве» возлагает все на управление и воз {416}водит убеждение в принцип, а поэтому он придает главное значение воспитанию. Совершенно противоположна этому современная теория, которая все предоставляет индивидуальной воле. Но при этом ничто не гарантирует, что эта воля проникнута и правильным убеждением, при котором может существовать государство.

После этих основных определений нам предстоит рассмотреть ход французской революции и преобразование государства, при котором исходили из понятия права. Прежде всего были формулированы только совершенно абстрактные философские основные положения: убеждение и религия вовсе не принимались в расчет. Сперва во Франции была установлена конституционная монархия : во главе государства должен был стоять король, которому вместе с его министрами принадлежала исполнительная власть; наоборот, законодательное собрание должно было составлять законы. Но в этой конституции тотчас же обнаружилось внутреннее противоречие, потому что вся административная власть была передана законодательной власти: бюджет, война и мир, набор вооруженных сил подлежали ведению законодательного собрания. Все подводилось под понятие закона. Но бюджет по своему понятию вовсе не есть закон, потому что он возобновляется ежегодно, и его должна составлять правительственная власть. Затем в связи с этим находится не-прямое назначение министров, чиновников и т.д. Итак, управление перешло к законодательному собранию, как в Англии к парламенту. Далее эта конституция была проникнута абсолютным недоверием: династия внушала подозрение, так как она утратила прежнюю власть, и священники отказывались присягать. Таким образом правительство и конституция не могли существовать и были низвергнуты. Но управление всегда существует. Итак, возникает вопрос, к кому же оно перешло? В теории оно перешло к народу, а фактически к национальному конвенту и к его комитетам. Теперь господствуют абстрактные принципы: свободы и ее выражения в субъективной воле – добродетели . Теперь эта добродетель должна управлять против многих, которые – в силу своей испорченности и своих прежних интересов, или предаваясь излишествам свободы и страстей, – неверны добродетели. Здесь добродетель оказывается простым принципом, и она различает лишь таких лиц, которые разделяют известные убеждения или не разделяют их. Но эти убеждения могут быть выяснены и оценены только убеждением. Итак, господствует подозрение ; но когда добродетель становится подозрительною, она уже осуждена. Подозрение приобрело ужасную силу и привело на эшафот монарха, субъек {417}тивная воля которого была именно католически-религиозной совестью. Робеспьер утверждал, что принцип добродетели выше всего, и можно сказать, что этот человек серьезно относился к добродетели. Теперь господствуют добродетель и террор , так как субъективная добродетель, управляющая только на основании убеждения, влечет за собою ужаснейшую тиранию. Она осуществляет свою власть без судебных форм и наказывает так же просто – только смертью. Эта тирания должна была прекратиться, потому что все склонности, все интересы, сама разумность были против этой ужасной последовательной свободы, которая проявляет такой фанатизм в своем сосредоточении. Опять образовалось организованное правительство вроде прежнего, только главою и монархом теперь является директория из пяти членов, которые назначались на определенное время и которые составляют моральное, но конечно не индивидуальное целое. Взаимные подозрения господствовали и среди них; правили законодательные собрания; поэтому этому правительству также было суждено пасть, потому что обнаружилась абсолютная потребность в правительственной власти . Наполеон установил ее как военную власть, и затем опять как индивидуальная воля стал во главе государства; он умел властвовать и скоро справился с внутренними затруднениями. Он разогнал еще уцелевших адвокатов, идеологов и людей принципа, и теперь стали господствовать уже не подозрение, а почтение и страх. Со свойственною ему колоссальною силою характера он обратился затем за пределы своего государства, подчинил себе всю Европу и везде вводил свои либеральные учреждения. Никогда не одерживалось более великих побед, не предпринималось более гениальных походов; но никогда и бессилие победы не обнаруживалось явственнее, чем тогда. Настроение народов, религиозное и национальное, в конце концов низвергло этого колосса, и во Франции опять была учреждена конституционная монархия, основанная на хартии. Но здесь опять обнаружилась противоположность между убеждением и недоверием. Французы взаимно лгали друг другу, подавая верноподданнические адреса, полные уверений в преданности и любви к монархии, в ее благотворности. Разыгрывался пятнадцатилетний фарс. Если хартия была общим знаменем и обе стороны подтвердили ее присягой, то все же убеждение одной стороны было католическим, и эта католическая совесть требовала уничтожения существовавших учреждений. Таким образом опять произошел разрыв, и правительство было свергнуто. Наконец после сорока лет войн и бесконечной путаницы старое сердце могло радоваться, видя, что пришел конец этому положе {418}нию и наступило состояние удовлетворения. Но, хотя теперь был разрешен один важный вопрос, все-таки еще продолжает существовать этот разрыв между католическим принципом, с одной стороны, и субъективными волями – с другой. В этом последнем отношении еще существует основная односторонность, заключающаяся в том, что всеобщая воля должна быть и эмпирически всеобщею, т.е. что отдельные личности как таковые управляют или должны управлять. Не довольствуясь тем, что признаются разумные права, свобода личности и собственности, что существуют организация государства и в ней деловые сферы гражданской жизни, что рассудительные люди пользуются влиянием в народе и что в нем господствует доверие, либерализм противопоставляет всему этому принцип атомов, единичных воль: все должно совершаться при посредстве их явно обнаруживаемой власти и с их явно выраженного согласия. Отстаивая этот формальный принцип свободы, эту абстракцию, они не допускают никакой прочной организации. Отдельным распоряжениям правительства тотчас же противопоставляется принцип свободы, потому что в них выражается особенная воля, следовательно произвол. Воля многих низвергает министерство, и на сцену выступает прежняя оппозиция; но, поскольку она теперь является правительством, многие в свою очередь выступают против нее. Таким образом движение и беспокойство продолжаются. История должна в будущем положить конец этой коллизии, развязать этот узел, разрешить эту проблему, на которой история остановилась.