Георг Вильгельм Фридрих Гегель - Философия истории

У римлян религиозный трепет не получил дальнейшего развития, но замкнулся в субъективной самодостоверности. Поэтому сознание не придало себе духовной объективности и не возвысилось до теоретического созерцания вечно божественной природы и до освобождения в ней; оно не извлекло для себя религиозного содержания духа. Римлянин вкладывает бессодержательную субъективность совести во все, что он делает и намеревается сделать: в свои договоры, в государственные отношения, обязанности, семейные отношения и т.д.; и все эти отношения не только получают благодаря этому санкцию законности, но и выражаются, так сказать, в торжественных актах, подтверждаемых клятвой. Бесконечное множество церемоний при комициях, при вступлении в должность и т.д. являются проявлениями и выражениями этой прочной связи. Вообще sacra везде играют в высшей степени важную роль. Самые простые вещи тотчас же обращались в священнодействия и как бы окаменевали в них. Сюда относятся например confarreatio при браках, при которых строго соблюдались формальности, затем наблюдения авгуров и ауспиции. Изучение этих {275}sacra неинтересно и скучно, но оно дает новый материал для ученых исследований относительно того, были ли они (sacra) этрусского, сабинского или иного происхождения. Из-за них считали римский народ в высшей степени набожным во всем его поведении; но смешно, когда новейшие исследователи почтительно и благоговейно говорят об этих священнодействиях. Особенно много возились со всем этим патриции; поэтому их считали жреческими фамилиями в качестве священных родов, представителями и охранителями религии, и плебеи вследствие этого превратились в безбожный элемент. Об этом уже было сказано то, что следовало сказать. Древние цари были в то же время и reges sacrorum. После того как царская власть была уничтожена, все же еще остался rex sacrorum, но он, как и все остальные жрецы, был подчинен верховному жрецу (pontifex maximus), который заведывал всеми sacra и придавал им такую неизменность и прочность, что патриции могли так долго удерживать в своих руках именно эту религиозную власть.

Однако главное значение в набожности имеет ее содержание , хотя теперь часто утверждают, что лишь бы только существовали набожные чувства, безразлично, какое содержание наполняет их. О римлянах уже было сказано, что их религиозный внутренний мир не возвысился сам собой до свободного и нравственного содержания. Можно сказать, что их набожность не возвысилась до религии, потому что она осталась по существу дела формальной, и этот формализм почерпнул свое содержание из других источников. Уже из вышеуказанного определения вытекает, что это содержание могло быть лишь конечным, не имеющим характера святости, так как оно возникло не в таинственной сфере религии. Итак, основной чертой римской религии является неизменность определенных целей воли, которые римляне признают абсолютными в своих богах и осуществления которых она требует от них как от абсолютной мощи. Именно для достижения этих целей они почитают богов, и благодаря этим целям у них устанавливается ограниченная связь с богами. Поэтому римская религия является совершенно прозаичной религией ограниченности, целесообразности, полезности. Их собственные божества совершенно прозаичны; это – состояния, ощущения, полезные искусства, которые их сухая фантазия обратила в самостоятельную силу и противопоставила себе; это частью абстракции, которые могли обратиться лишь в холодные аллегории, частью состояния, которые представляются приносящими пользу или вред и остаются как предмет почитания, прямо-таки во всей их ограниченности. Достаточно привести {276}несколько примеров. Римляне почитали Pax [28]. Tranquillitas [29], Vacuna [30], Angeronia [31]как божества; они посвящали алтари чуме, голоду, хлебной ржавчине (Robigo), лихорадке и богине Dea Cloacina. Юнона является у римлян не только как Lucina, богиня-акушерка, но и как Juno ossipagina, как богиня, формирующая кости ребенка, как Juno Unxia, которая смазывает дверные крюки на свадьбах (что также принадлежало к числу священнодействий). Как мало общего имеют эти прозаичные представления с красотой духовных сил и божеств греков! Наоборот, Юпитер как Jupiter Capitolinus есть общая сущность римского государства, которое олицетворялось и в богинях Roma и Fortuna publica.

Преимущественно римляне начали не только умолять богов в нужде и помещать идолов на подушках, уставленных яствами, но и возлагать на себя обеты. Когда в нужде им нужна была помощь, они обращались и в другие страны, переносили оттуда к себе чужих богов и заимствовали чужие культы. Итак, вводимые культы богов и бòльшая часть римских храмов возникли под давлением нужды, по обету и как выражение обязательной, а не бескорыстной благодарности. Наоборот, греки строили свои прекрасные храмы и статуи и вводили культы из любви к красоте и к божественности как таковым.

Только одна сторона римской религии представляет нечто привлекательное, а именно – празднества, относившиеся к сельской жизни и сохранившиеся от глубокой древности. В основе их лежит частью представление о золотом веке, о таком состоянии, которое предшествовало образованию гражданского общества и политического строя, частью природное содержание вообще; солнце, времена года, месяцы и т.д. с астрономическими намеками, частью особые моменты естественных процессов, относящиеся к пастушеской жизни и к земледелию, – это были праздники посева, жатвы, времен года, главный праздник Сатурналий и т.д. В традиции некоторые черты представляются наивными и многозначительными в этом отношении. Однако в общем эта сфера производит впечатление чрезвычайной ограниченности и прозаичности; из нее не вытекает никаких более глубоких воззрений на великие силы природы и на общие процессы, совершающиеся в ней; ведь при этом везде имелась в виду внешняя обыденная польза и веселье выражалось, вовсе не остроумно, в скоморошниче {277}стве. Если у греков из таких начатков развилось искусство греческой трагедии, то, наоборот, замечательно, что у римлян эти шутовские танцы и песни на сельских праздниках сохранились до позднейших времен, причем они не перешли от этой хотя наивной, но грубой формы к глубокому искусству.

Уже было сказано, что римляне приняли греческих богов (мифология римских поэтов целиком заимствована у греков), однако почитание этих прекрасных богов, созданных фантазией, по-видимому было у них чем-то весьма холодным и внешним. Когда они говорят о Юпитере, Юноне, Минерве, это производит на нас такое впечатление, как будто мы слышим их рассуждения в театре. Греки наполнили свой мир богов глубоким и остроумным содержанием, изукрасили его веселыми выдумками; он являлся для них предметом, вызывавшим неистощимую изобретательность и глубокомысленную деятельность сознания, и потому в их мифологии созданы огромные, неисчерпаемые богатства для чувства, души и мысли. Римский дух не предавался от души этой игре чувственной фантазии и не находил в ней удовлетворения, но у римлян греческая мифология кажется мертвенной и чуждой им. У римских поэтов, особенно у Виргилия, боги выводятся как порождение холодного рассудка и из подражания. При этом богами пользуются как техническим средством, имеющим чисто внешнее применение, подобно тому как и в наших учебниках изящных искусств между прочим содержится правило, гласящее, что в эпопеях такие искусственные приемы необходимы, для того чтобы вызывать изумление.