Михаил Петров - Судьба философа в интерьере эпохи.

Настаивая на принципе тождества мысли и бытия как на основном структурном элементе нашего мировоззрения, мы имеем в виду характерный, по основанию регулирования, организационный контакт общения и поведения, слова и дела, в котором поведение оказывается формализованным, а формализм поведенческим - однозначным, непротиворечивым, целесообразно-программным, поскольку "знать" по нашей норме значит "уметь". И хотя в паре общение-поведение, слово-дело античность и христианство подчеркивают примат слова, умозрительного формализма, и подчиненное положение поведения, дела, сам смысл организационного контакта, как показали уже Юм, Кант и Гегель (2, с. 103-105), состоит в том, что ущерб терпит именно слово, общение, поскольку поведение в конечном счете производно от свойств окружения, а слово способно что-то программировать лишь в пределах возможного для дела, для поведения; можно приказать попрыгать на языке, но реализация такой программы наткнется на фундаментальные затруднения. Срезающий возможности общения эффект тождества мысли и бытия, возникающая из этого организационного контакта общения и поведения тупиковая ситуация лучше всего, нам кажется, показана у Юма: "Если мы, исходя из порядка природы (из поведенческого ее понимания. - М.П.), заключаем о существовании особой разумной причины, которая впервые ввела во вселенную порядок и продолжает поддерживать ее, мы прибегаем к принципу и недостоверному и бесполезному. Он недостоверен, ибо предмет его находится совершенно вне сферы человеческого опыта; он бесполезен, ибо, если наше знание об этой причине заимствуется исключительно из порядка природы, мы не можем, согласуясь с правилами здравого рассудка, извлечь из причины какое-нибудь новое заключение или, прибавив что-либо к общему, известному нам из опыта порядку природы, установить новые правила образа действия или поведения" (32, с. 145).

Эта "ввинченность" общения в поведение, ограничение кибернетической функцией регулирования как несущим элементом целостности системы знания не только привязывает общение к поведению и вносит в общение строгий порядок, организацию, делает его "правильным мышлением", но и герметизирует кодирование, отсекает традиционные - через имя бога - пути социализации нового и обновления кода социальной наследственности, не предлагая ничего взамен. Этим, видимо, объясняется тот факт, что традиция, в частности Китай, продолжала накапливать знание, тогда как христианская Европа практически до XVIII в. продолжала жить накопленным в предантичные времена поведенческим багажом; все европейские новшества были не продуктом социализации выдуманного и изобретенного в самой Европе, а результатом заимствований из других очагов культуры (5, 12, 33). Новая универсальная форма категориального кодирования допускала лишь универсальную же и категориальную форму социализации нового, а характерная для тождества мысли и бытия замкнутость общения на поведение неизбежно должна была придать социализации нового форму выхода за границы освоенного поведения, форму трансцендентального синтеза, движения в рамках возможного опыта, то есть если и в традиционном и в предтрадиционном обществе в основе обновления лежал тот способ, который физиологи называют условно-рефлекторным, ограниченный совершенствованием навыков при сохранении основной технологической схемы, то для универсального кодирования этот путь оказался закрытым, и возможным стал лишь "гештальт" - обновление за счет изобретения или привлечения извне новых технологических схем, внешнее обновление. Основанная на эксперименте и публикации наука как раз и стала этим новым универсальным способом внешнего обновления, который прорвал границы организующего контакта общения и поведения.

4. НАУЧНОЕ КОДИРОВАНИЕ

Решающее значение для появления научного способа кодирования имели теолого-философское осознание поведенческой природы антично-христианской картины мира (Бэкон, Декарт, Гоббс), выделение с помощью принципа инерции (Буридан - логический, Галилей - поведенческий варианты) в самостоятельную, лишенную разумной составляющей область слепых автоматизмов (взаимодействие, объект), теологическое, в основном обоснование эксперимента как "вопроса" к сотворенной природе-поведению, создание института научной публикации как основного механизма отчуждения продуктов познавательной деятельности индивидов в социальное достояние. Все это - интереснейшие вопросы истории философии, науки, теории познания, но в рамках нашего изложения наиболее интересен вопрос о науке как о восстановленном способе общения, который потерял прямую сковывающую общение связь тождества с социальным поведением - с миром социальной репродукции, и возникающие по ходу анализа этого вопроса философские проблемы общения и поведения. Упоминавшаяся уже документированность процессов научно-технической революции позволяет, нам кажется, опредметить эту сторону общения и соответствующие проблемы.

Симптомом появления науки можно считать возрождение эпонимики творчества в характерной именно для научно-технической революции форме ученого "авторства" - такого способа наращивания имен творцов нашего космоса, при котором связь целостности использует не кровнородственную схему, как это было в мифе, а схему опоры, "стояния на плечах предшественников", стыковки "вкладов" по логическим основаниям выводимости, отрицания, дополнения, уточнения и т.д. Когда Гегель в поисках философского метода увидел движение качества, содержания именно в этой ползущей логической структуре целостности, обнаружил в "научном поступательном движении" схему содержательного отрицания отрицания, построил на анализе этого движения качества свою Логику, он был, безусловно, прав - подчиненная запрету на плагиат логика связи наличного и нового, переход нового в наличное и системное если не единственный, то, во всяком случае, один из предметов диалектики.

Вместе с тем предложенная Гегелем картина такого движения качества оказывается сегодня и документированной, и кардинальным образом преобразованной в центральном пункте гегелевской концепции - в самодвижении, в том самом "неудержимом, чистом, ничего не принимающим в себя извне движении", в котором система понятий должна "получить свое завершение". В "научном поступательном движении", как оно выявляется на уровне публикации - научного способа отчуждения индивидуальных вкладов в общественное достояние, - не обнаруживается имманентного этому движению абсолюта, занятого самопознанием, нет единого связующего и направляющего процесс стержня. Более того, как раз по внутреннему или внешнему расположению опор движения самодвижение абсолюта противостоит движению познания внешнего абсолюта как схоласттическое поступательное движение - научному, то есть схема Гегеля оказывается вполне применимой для схоластики, где абсолют и доказательные опоры располагаются в самой теории (Священное Писание или сумма авторитетных высказываний), но она вряд ли приемлема для научной теории, абсолюты и доказательные опоры которой располагаются вне ее.