Михаил Петров - Судьба философа в интерьере эпохи.

Аналогия с текстом оказывается достаточно глубокой. Если, например, рассматривать публикации как слова дисциплинарного массива-текста, а каждую ссылку на публикацию в более поздних публикациях как случай повторного использования публикации-слова, то из массива публикаций можно выделить его "словарь" и, располагая наличные публикации по частоте цитирования, получить все то же ранговое распределение Ципфа. Иными словами, в научной дисциплине, в потоке входящих в массив публикаций, реализован все тот же принцип обращения и опосредования нового наличным - как новое слово попадает в текст в объясняющем окружении включенных уже в текст слов, так и новый вклад-публикация входит в дисциплинарный массив в объясняющем окружении ссылок на публикации уже социализированные, отчужденные от авторов-индивидов и включенные в массив для всеобщего (в рамках дисциплины) использования в актах объяснений с коллегами.

Более эксплицированный в формальном отношении процесс кумуляции научного знания в дисциплинарной форме отчуждения индивидуальных вкладов через публикацию - научный аппарат статьи или монографии остается как устойчивый след попыток ученого объясниться с коллегами - позволяет заметить и зафиксировать то, что было бы крайне сложно сделать на материале лингвистического текста, где слова не сохраняют восстановимого следа их повторного использования. Любая публикация, если она цитируется (цитируются две трети публикаций массива, и, поскольку поток ссылок от публикуемых вкладов распределяется на две трети публикаций по закону Ципфа, ответственными за 90% ссылок в активной зоне опосредования нового наличным всегда оказываются только 6-7% опубликованных работ), несет две неравноценных составляющих собственного смысла и значения. Одна из них раз и навсегда задана автором как его личная попытка объясниться с коллегами по поводу собственного вклада, что автор и фиксирует в научном аппарате, другая же накапливается независимым от автора способом как результат ссылок на публикацию в более поздних работах, авторы которых используют для объяснения своих вкладов идеи, высказывания, формулы, выводы первого.

Наличие у цитируемых работ независимого от автора истолкования его вклада более поздними авторами позволяет поставить вопрос о степени соответствия между авторской оценкой собственного вклада и исторической оценкой того же вклада, которая накапливается по ходу цитрования в актах объяснения нового - нового и для цитируемого автора, о чем он, очевидно, имеет не большее представление, чем Гераклит имел о законе Ципфа. Важность учета этой парности значений, за одно из которых автор несет полную ответственность, а ответственность за другое ему лишь вменяется историей как растущая по времени сумма различного рода прозрений, предвосхищений, основоположений, предвидений, осознана в четвертом открытии, которое сделано Гарфилдом и его коллегами по Институту информации в Филадельфии, где уже около 15 лет ведется с помощью ЭВМ "Индекс научного цитирования", позволяющий учитывать прошлую и текущую цитируемость работ в массивах публикаций различных дисциплин. Гарфилд с коллегами проверил по "Индексу", как пишутся истории различных дисциплин и научных направлений. Выяснилось, что все истории в любых дисциплинах пишутся с ориентацией на пики цитирования, то есть используют не авторское значение, а ту интерпретацию вклада автора, которая возникает в процессе цитирования и о которой автор, особенно если он древний, не мог и подозревать.

Пятое открытие принадлежит Куну (4), и, хотя оно сделано на сравнительно узкой базе истории физики и химии, методологическое его значение может оказаться и универсальным. По хорошо документированной гипотезе Куна, попытки объяснить аномалии, не поддающиеся объяснению в рамках действующей парадигмы, ведут к революциям - к появлению новых парадигм с новым набором постулатов, представлений об объекте исследований и его строении, способов доказательного объяснения. Революция завершается переписыванием истории в рамках новой парадигмы и в ее терминах, то есть по ходу развития дисциплина время от времени либо отсекает прошлое, в котором дисциплинарная деятельность велась по нормам, признаваемым ныне ненаучными, либо перетолковывает прошлую деятельность и ее результаты, подчиняя их нормам, по которым эта деятельность заведомо не велась и соответствующие результаты не могли быть получены. Тем самым в историях дисциплин (физики и химии, во всяком случае) возникают разрывы преемственности взаимопонимания, и любая интерпретация истории дисциплины, если она подчинена господствующей в данный момент парадигме (а других историй, и по Куну, и по данным Гарфилда, пока не бывает), видит в прошлом то, чего там заведомо не было, и видит под таким углом зрения, который был заведомо чужд тем, кто создавал историю дисциплины в прошлом.

Шестое и последнее пока открытие в этой серии опредмечивания эффектов ретроспективы принадлежит не столько какому-либо автору, сколько смещению интереса с непосредственной исследовательской деятельности на "переднем крае" научного познания к "тылам" науки, обеспечивающим преемственность такой деятельности, прежде всего к подготовке научных кадров. В какой-то степени, вероятно далеко не полной, открытие отвечает на вопрос: зачем нужна история, почему и для кого пишут истории различных дисциплин? Общий смысл ответа в том, что независимо от мотивов историка и его собственных представлений о целях и смысле его деятельности история дисциплины - один из двух необходимых любой дисциплине способов редукции накопленного знания (историческая и теоретическая редукция) до объемов, определенных ментальными возможностями студента и дополнительными ограничениями времени контакта студента и преподавателя по поводу трансляции-передачи студенту, будущему ученому, накопленного дисциплиной знания. Все дисциплины накапливают знание, не считаясь с ментальными ограничениями человека, хотя, естественно, в любом вкладе автоматически выполняются эти ограничения, поскольку творцы вкладов - люди, они не могут выпрыгнуть за рамки собственной физиологии, отпущенного им здоровья, таланта, срока жизни. С другой стороны, все дисциплины как формы деятельности смертных людей, рассчитанные не на одно поколение, вынуждены под угрозой собственного исчезновения готовить все новые и новые поколения для дисциплинарной деятельности, и в рамках этой задачи им волей-неволей приходится считаться с "вместимостью" человека, изыскивать способы редукции накопленного знания до вместимости с наименьшими потерями. Понятая в этом редукционном аспекте интерпретация истории любой дисциплины есть столь же необходимый и постоянный вид дисциплинарной деятельности, как и накопление знания. Они взаимосвязаны, и поскольку дисциплинарные кадры готовят к деятельности по существующим, а не по вчерашним правилам, процесс постоянного переписывания истории оказывается под сильнейшим давлением норм и правил, образующих действующую дисциплинарную парадигму.