Юлиус Эвола - «Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера

Таким образом, здесь проясняется, что именно является краеугольным камнем для всего круга идей, развиваемых Юнгером, — вера в метафизику, в положительный смысл, скрытый в современном мире, взятом во всей его совокупности, включая даже его упадочные, механизированные и разрушительные аспекты. Он спрашивает себя: «Возможно ли осознать эту новую свободу, понять свою причастность к переломной эпохе не только умозрительно, но и экзистенциально, среди грохота машин в механической сутолоке городов?» И отвечает: «Помимо множества примет, подтверждающих эту возможность, мы думаем, что именно это осознание является необходимой предпосылкой всякого истинного действия и основой тех грядущих преобразований, о которых не мог мечтать ни один спаситель». «Конечно, довольно трудно научиться сохранять уверенность в ситуации, имеющей на первый взгляд чисто динамический характер, при полном отсутствии всяких координат; но именно это умение является признаком той позиции, у которой есть будущее». Описывая в особом ракурсе механизированный мир, Юнгер добавляет: «При виде этого движения, сохраняющего вопреки всему свою монотонность подобно тибетским молитвенным мельницам, этих порядков, напоминающих своей строгостью геометрические контуры пирамид, этого количества жертв, которое не снилось ни одной инквизиции, ни одному Молоху, и число которых с убийственной неотвратимостью продолжает расти с каждым днем; разве при виде всего этого укроется от зоркого взгляда, что под покровом причинно-следственных связей, которым окутаны битвы нашего времени, здесь вершат свое дело культ и судьба?» Метафизическим элементом является неподвижность, скрытая за движением. «Чем стремительнее движение, тем острее должно быть наше ощущение скрытого за ним недвижимого бытия, чувство того, что всякое ускорение есть лишь перевод с вечного праязыка». Юнгер верит, что «в те мгновения, когда никакие цели и намерения не тревожат нашего чувства», он улавливает в этом движении «безмятежную силу, предшествующую всем формам. Так, иной раз, когда вокруг внезапно стихает стук молотков и грохот колес, нас охватывает почти физическое ощущение покоя, скрытого за переизбытком движения, поэтому можно считать добрым обычаем нашего времени привычку на некоторое время, словно повинуясь приказу сверху, прекращать работу, чтобы почтить умерших или запечатлеть в памяти особо значимые мгновения. Ведь и само это движение на самом деле является лишь символом более глубокой силы… Оцепенение, охватывающее нас при его внезапной остановке, по сути, равнозначно оцепенению нашего слуха, которому вдруг на мгновение чудится, что он улавливает те глубочайшие источники, которые питают ход движения во времени, что придает этому действу достоинство обряда».

«Рабочий» состоит из двух частей. Первая посвящена изложению общих идей, о которых мы говорили до этого момента. Вторая имеет более специализированный характер. В ней уточняются те формы, при помощи которых работа пытается утвердить себя в качестве основополагающей категории современного мира, анализируется специфическая природа тех разрушений, которые порождает этот новый принцип; и наконец рассматриваются те структуры, благодаря которым проясняется конечный смысл и направление всего процесса в целом. К сожалению, изложение не систематизировано, изобилует повторениями, констатация существующего положения дел нередко смешивается с необоснованным утверждением спорных возможностей. Поэтому мы попытаемся, насколько это возможно, упорядочить основные идеи, затронутые во второй части книги.

Мы уже знаем, что для Юнгера работа, во-первых, является образом жизни, способом бытия («рабочий, заброшенный бурей на необитаемый остров, остался бы рабочим, точно так же, как Робинзон остался в подобной ситуации бюргером»); во-вторых, она не имеет того морально-общественного значения, которое заложено в поговорках типа «работа и труд все перетрут»; и наконец, несмотря на возможность ее экономической интерпретации, она «не тождественна экономике, но, напротив, решительно превосходит все, имеющее отношение к экономике». Теперь к этому добавляется то, что не существует абстрактной работы, как ее представляли себе социологии XIX века. Сегодня «работа» означает нечто специфическое: «не деятельность как таковую, но выражение особого бытия, которое стремится заполнить собой время и пространство, создать собственный закон». Так, нам раскрывается тот аспект работы, в котором отдых и досуг перестают быть ее противоположностью; в качестве примера автор приводит современные разновидности досуга: спорт, «рабочий» характер которого очевиден, и различные формы времяпрепровождения, которые, даже приобретая игровые аспекты, не являются реальной противоположностью работы, но сохраняют с ней связь как особый вид бытия в действии. В частности, Юнгер указывает также на стремительное стирание различий между рабочими и праздничными днями, в том смысле, как последние понимались в традиционном обществе.

Принцип работы царит сегодня не только в практической жизни, но и в области мышления, и в научных системах. «Если, например, принять во внимание те методы, при помощи которых современная физика пытается трактовать материю, стремление биологии обнаружить потенциальную энергию жизни за ее переменчивыми проявлениями, усилия психологии истолковать сон и само сновидение как различные формы деятельности, то придется признать, что здесь мы имеем дело не с чистым познанием, но со специфической формой мышления. Эти системы заявляют о себе как системы рабочего», и именно характер рабочего «определяет создаваемую ими картину мира… Они приобрели иной смысл; по мере снижения значимости чисто познавательного аспекта в них все ярче проявляется особый характер власти». Эти идеи Юнгера можно было бы легко подкрепить новейшими примерами из области эпистемологии или критики научного метода познания, нацеленной против того чисто прагматического и практического характера, который присущ даже самым абстрактным направлениям современной науки. Прямо или косвенно все они сформированы не принципом бескорыстного познания, но принципом действия и эффективности, а следовательно, согласно терминологии Юнгера, принципом «работы».

Естественно, между современным принципом работы и миром техники существуют теснейшие связи. Однако, согласно Юнгеру, чтобы их разглядеть, необходимо отказаться от понятия абстрактной техники. Для понимания современной техники необходимо учитывать особую волю и стоящий за нею гештальт, ибо в противном случае любые технические средства «останутся всего лишь игрушками». Мы уже знакомы с излюбленной формулой Юнгера: «техника есть способ, при помощи которого гештальт рабочего мобилизует мир». С этой точки зрения техника приобретает совершенно иное значение, нежели то, каким она обладала в прогрессистских социологических системах конца XIX — начала XX века; она приобретает глубоко и «экзистенциально» революционный характер; ее триумфальное шествие «оставляет за собой горы трупов и растоптанных символов», а по мере последовательного, незримого утверждения нового гештальта расширяется и пространство разрушения.