Юлиус Эвола - «Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера

Указав смысл трехчленной иерархии нового мира работы, Юнгер возвращается к более узким проблемам. Для начала он более подробно рассматривает отношения между человеком и техникой, свойственные созидательной стадии.

Согласно Юнгеру, все, что наши современники, не исключая и технических специалистов, сумели сказать о технике, отличается крайней скудностью. «Хотя техник и является представителем специального характера работы, он лишен непосредственной связи с ее тотальным характером». Ошибаются как те, кто склонен воспринимать отношения человека с техникой исключительно пессимистически, как отношения «начинающего чародея с силами, которые он берется заклинать, еще не умея с ними совладать», так и те, кто воспринимает их чересчур оптимистически, «как непрерывный прогресс, ведущий к искусственному раю». Анализируя первый подход, Юнгер говорит, что нет механизированных людей, но есть люди и машины, поэтому «существует глубокая связь в одновременном появлении новых средств и нового человечества». Подобная одновременность «не случайна, но подчинена высшей необходимости». «Поэтому союз человека и его средств должен будет стать выражением высшего единства». Техника это новый язык. «Новый язык, вдруг ставший понятным, и за человеком остается право решать, откликнуться на его призыв или притвориться немым». Не правы те, «кто думает, будто им можно пренебречь или отказаться от него из-за его нелепости». Напротив, необходимо овладеть этим языком: «постичь его тайный закон и научиться использовать его как оружие». Отрицательное толкование влияния техники на человека как подлинной причины, обусловившей нынешнюю анархию и кризис, связано с тем, что прежний человек исходил из ошибочного представления о нейтральности мира техники, изменения в котором могут затрагивать исключительно область средств. Поэтому, стремясь при помощи техники достичь господства над новым техническим миром, он считал, что сможет подчинить его ценностям, формам и законам жизни, более ему не соответствующим. Но положение изменится коренным образом, когда на смену гештальту буржуа и человека XIX века придет гештальт рабочего, который сумеет распознать в новом языке свой собственный язык и овладеет им «не потому что это разумно, полезно, удобно и прогрессивно, но потому что этот язык является исконным языком». «Техника может стать истинным и верным слугой человека только тогда, когда распоряжающиеся ею индивиды и коллективы станут воплощением гештальта рабочего», в котором «явственно проступят его героические черты».

Юнгер уточняет свою идею, критикуя также противоположное истолкование техники, к которому склоняются почти все ревнители прогресса. Он верно замечает, что «даже если весь мир до самых своих основ будет перестроен современной техникой», для которой характерна безудержная специализация, то это совершенно не значит, что тем самым будет решена хотя бы одна из важнейших проблем, стоящих перед человеком. Юнгер говорит, что уже спустя короткое время станет совершенно непонятной та гордость, с которой человеческий дух обозревает сегодня простирающиеся перед ним безграничные горизонты, простодушно веря в неразрывную связь между духовным и техническим прогрессом. Столь же наивной покажется вера в «непрерывный прогресс в благоприятных условиях в мире, где на смену религии — прежде всего христианству — придет наука, притязающая на роль Спасителя, в пространстве, где мировые загадки будут разрешены, а задачей техники станет избавление человека от проклятья труда, что позволит ему заняться более достойными вещами».

Юнгер настаивает на том, что техническое развитие может и должно иметь границы. Это логически вытекает из идеи, согласно которой новый человек должен стать уже не объектом, но субъектом этого развития, его господином, привести его в соответствие с собственным бытием. Это реакция на отчуждение технического развития от человека, реакция против безграничного распространения техники, напоминающего «сферу, которая по мере расширения своей поверхности вступает в соприкосновение со все новыми задачами». Корни подобных взглядов можно без особого труда отыскать в абстрактном представлении о бесконечности как о безграничности. Эта концепция, свойственная исключительно эпохе просвещения, никогда прежде не существовала, «непонятна для будущих поколений» и вдобавок ко всему противоречит принципу гештальта, который, напротив, ведет к пониманию универсума как единого целого, «как завершенной и четко ограниченной тотальности». С качественной точки зрения «вид и масштабы всякого развития определяются бытием. Это справедливо и для техники». Ее развитие подчинено четко определенным условиям; поэтому оно завершится «в тот момент, когда техника как средство начнет отвечать тем особым требованиям, которые предъявляет ей гештальт рабочего».

Как мы видели, по мнению Юнгера, право, легитимность притязания гештальта рабочего на господство должны проявиться в его способности установить границу, придать устойчивость системе средств и возможностей развития, которая сегодня находится в состоянии анархии и вседозволенности. Достаточно бросить беглый взгляд на прямые практические последствия, к которым приводит ее безудержное развитие, чтобы масштаб и парадоксальный характер подобного состояния дел стал совершенно очевидным. Речь идет даже не столько о необходимости обуздания «сорвавшегося с цепи великана», о котором говорил Вернер Зомбарт, анализируя новейшие формы, которые обретает крупный капитализм и сверхпроизводство, сколько о том, чтобы охладить фантастический пыл, охвативший нынешнее человечество и заставивший Бернаноса (Bernanos) воскликнуть «Оù fuyez-vous en avant, imbécils?» [2] «Куда вы несетесь, идиоты?» — прим. пер. Очевидно, что буржуа на это совершенно не способен, поскольку для этого необходимо мыслить в понятиях, отличных от пользы, общественно-материального прогресса, удобства, легкости и т. п. Пока техникой распоряжается буржуа как таковой, а не тип с его героическими и до некоторой степени аскетическими наклонностями, возможность остановки технического развития остается абсурдной утопией, а соблазнительные перспективы его постоянных «завоеваний» будут затмевать «грядущий гештальт» человека. Таким образом, одним из наиболее интересных моментов в концепции Юнгера является следующая мысль: по ту сторону буржуазного мира, распадающегося под натиском техники, за рамками сменяющей этот распад системы чистого динамизма сил, обретающих почти полную независимость, должно начаться движение к новому миру устойчивости и границ — а следовательно, в некотором смысле к новому классицизму действия и господства, — где смыслы высшего порядка будут передаваться посредством нового интегрированного механического языка, достигшего однозначности благодаря своей завершенности.