Гилберт Райл - Понятие сознания

Отметим далее, что, почти так же как человек может ясно осознавать, что он делает, он может так же ясно осознавать, что делает другой. В последовательном действии прослушивания предложения или лекции, произносимых кем-то другим, слушатель, как и говорящий, не забывает, хотя и не повторяет постоянно, более ранние части сказанного. При этом слушатель в какой-то мере подготовлен к тому, что последует дальше, хотя он и не говорит самому себе, какого продолжения высказывания или лекции он ожидает. Разумеется, структура его сознания существенно отличается от структуры сознания говорящего, поскольку говорящий осуществляет творческую и активную деятельность, а слушатель — пассивную и воспринимающую. Слушатель часто может быть удивлен тем, что ему говорят, тогда как говорящий удивляется этому весьма редко. Слушатель может испытывать затруднение, если бы ему пришлось воспроизвести ход аргументации и последовательность предложений, тогда как говорящий может сделать это без труда. Если говорящий собирается сказать что-то очень необычное или специальное, слушатель лишь в самых общих чертах может предвидеть, о каких сюжетах может пойти речь.

Но все это — различия в степени, а не в роде деятельности. Хотя говорящий лучше слушающего знает то, что он делает, это не означает, что у него есть Привилегированный Доступ к фактам, совершенно недоступным для слушателя. Просто у говорящего весьма выгодная позиция для того, чтобы знать это, тогда как у слушающего, как правило, далеко не выгодная. Повороты, которые могут принять разглагольствования мужа, не удивляют и не озадачивают жену так, как удивляли и озадачивали ее, когда она была еще невестой. А люди, работающие в одной области, объясняют друг другу свои мысли совсем не так, как они должны бы это делать для новых учеников.

Для целей изложения я рассматривал по отдельности то, как обычный человек обычно осознает, чем он в данный момент занят, и то, как способный разобраться в тонкостях человек постигает черты характера и объясняет действия других людей и самого себя. Разумеется, тут есть большая разница. Последнее требует особого дара, интересов, навыка, опыта, способности сравнения и обобщения, непредвзятости; тогда как ясно осознавать, что свистишь или гуляешь может даже ребенок. И тем не менее, самое наивное знание того, что ты сейчас делаешь, незаметно переходит в самое изощренное постижение отдельных поступков, подобно тому как интерес ребенка к малиновке на книжной картинке перерастает в профессиональное занятие орнитологией. Ребенок, решающий арифметический пример, обладает наиболее примитивной формой ясного осознания того, что он делает, ибо, в то время как он думает о числах (а не о том, как он думает о числах), он не забывает более ранние шаги своего вычисления, он держит в уме правила умножения и не удивлен, когда обнаруживает, что завершил вычисление. Но он отличается только по степени бдительности, осторожности и умелости от ребенка, который проверяет свои результаты, от ребенка, который пытается сам найти свои ошибки, или от ребенка, который находит и объясняет ошибки в чужих вычислениях. А этот последний ребенок, опять-таки, отличается только по степени от помогающего ему родителя, учителя или экзаменатора. Ребенок, который только что выучился складывать маленькие числа, еще, может быть, не способен точно сказать, что он делает или почему он предпринимает именно такие шаги при вычислении. Профессиональный же экзаменатор способен оценить реальные действия экзаменующегося по решению задачи с помощью весьма точной и высоко формализованной системы баллов. Но, опять-таки, неартикулированность знания новичка о том, что он делает, постепенно, через серию промежуточных этапов, переходит в точные числовые оценки такого знания, даваемые экзаменатором.

Знание человека о себе и других может иметь много разных, с трудом отличимых одна от другой степеней, соответствующих различным и также приблизительно различимым смыслам слова «знать». Человек может сознавать, что он насвистывает модный мотивчик, и не сознавать, что он делает это для того, чтобы выглядеть хладнокровным, тогда как на самом деле в данную минуту он далек от хладнокровия. Или он может сознавать, что он притворяется хладнокровным, не зная, что нервная дрожь, которую он пытается скрыть, объясняется чувством вины. Он может знать, что чувствует себя виновным, но не знать, что это обусловлено каким-то специфическим подавлением влечений. Но ни в одном из случаев, когда мы обычно говорим, что человек знает или не знает что-то о себе самом, нам не поможет для объяснения того, как достигается или могло бы быть достигнуто такое знание, постулат Привилегированного Доступа. В некоторых отношениях мне легче получить такое знание о себе, чем о ком-то другом, а в других — труднее. Но такая разница не проистекает и не ведет к качественному различию между знанием индивида о самом себе и его знанием о других людях. Не существует метафизического Железного Занавеса, безысходно отделяющего нас от других людей, хотя обычные обстоятельства вместе с некоторой намеренной установкой поддерживают разумную дистанцию. Сходным образом, не существует и метафизического глазка, через который мы непрерывно подглядываем и понимаем самих себя, хотя на основе повседневного поведения в общественной и частной жизни мы выучиваемся объяснять самим себе свои мотивы и действия.

Наше знание других людей и самих себя зависит от нашего внимания к тому, как они и как мы сами ведем себя. Однако есть один тип человеческого поведения, на который мы особенно полагаемся. Если интересующий нас человек говорит на хорошо известном нам языке, мы используем его речь как первичный источник информации о нем. Точнее, мы используем для этого спонтанную, неподготовленную и откровенную речь. Разумеется, хорошо известно, что люди нередко умалчивают о многих вещах, вместо того чтобы выставлять их наружу. Известно также, что люди часто бывают неискренни и их речь сознательно рассчитана на то, чтобы производить ложное впечатление. Но уже сам факт, что высказывания можно сдерживать, предполагает, что возможны несдерживаемые, безыскусные высказывания. Быть сдержанным — значит специально воздерживаться от того, чтобы быть открытым; лицемерить — значит сознательно воздерживаться от того, чтобы говорить то, что приходит в голову, делая вид что ты искренен, и при этом высказывая то, чего на самом деле не думаешь. В известном смысле слова «естественный» людям естественно говорить то, что приходит в голову, а воздерживаться от этого, тем более делать вид, что говоришь то, что думаешь, скрывая на самом деле свои мысли, есть более сложное и изощренное поведение. Более того, безыскусная речь (unstudied talk) является также и нормальной речью. Нам приходится предпринимать особые усилия, чтобы скрыть что-то, потому что нормальная реакция человека — показывать и проговариваться о себе. Мы постигаем технику неискренности только на основе знакомства с безыскусной, открытой речью, которой и пытается подражать лицемер. Все это говорится здесь совсем не для того, чтобы воспеть высокий моральный уровень человеческой природы. Безыскусные высказывания не объясняются ни искренностью, ни откровенностью. Искренность есть весьма ложная диспозиция, заключающаяся в воздержании от неискренности, а открытость тоже есть сложная диспозиция воздержания от скрытности. Человек, не знающий, что такое неискренность или скрытность, не может быть искренним и открытым, подобно тому, как не может быть неискренним и скрытным тот, что даже не подозревает, что такое искренность и открытость.