Сергей Трубецкой - Учение о Логосе в его истории

– 397 –

так же как и из уцелевших гностических памятников и из магических папирусов, мы видим, что впоследствии отдельные гоеты и лжепророки пользовались этим исступленным «языкоговорением» для целей магии и обмана [588] Ср. Weinel, Die Wirkungen des Geistes und der Geister, 71 сл. (das geistgewirkte Sprechen). Замечательная оценка «дара языков» в 1. Кор. 14: ἐὰν oὖv μὴ εἰδῶ τὴν δύναμιν τῆς φωνῆς ἔσομαι τῶ λαλοῦντι βάρβαρος καὶ ὁ λαλῶν ἐν ἐμοὶ βάρβαρος. Cp. Smiedel, Handcomment. к этому месту: barbarus ego sum, quia non intelligor ulli {160} (Ovid. trist.); ἐν ἐμοὶ передается «передо мною» или «для меня», несмотря на то что «говорящий во мне» также дает удовлетворительный смысл (ср. Мф. 10, 20). . Характерно в магических папирусах почти полное отсутствие христианских элементов при значительном количестве элементов еврейского происхождения: это – смешение «ангельского» языка с еврейским. Отсюда некоторые исследователи, как Анц, заключают с полным основанием, что не гностицизм послужил источником магии, а, наоборот, магия послужила ему источником [589] Anz, 1, с приводит из Griechischс Zauberpapyri, изд. Веселеем (Wessely 1888), любопытные параллели к отдельным непонятным словам из указанного места Pistis Sophia; оказывается, что такие странные и бессмысленные сочетания звуков, как ζοροκοϑορα, μαραχαχϑα, ϑωβαρραβαυ, βαινωχωωωχ, суть ἁπαξ λεγόμενα {161} или произвольные измышления: они встречаются и здесь и там, у гностиков и в магических папирусах. . Мы бы сказали, что христианский гностицизм черпал из кладезя дохристианского, преимущественно еврейского гностицизма.

XII

Существует, по–видимому, одна черта, полагающая грань между христианским и дохристианским гностицизмом, – черта, все значение которой должным образом выяснится нам лишь впоследствии: христианские гностики были пневматики , «люди духа», противополагавшие себя психикам , или «душевным» людям. История христианского гностицизма начинается с попытки Симона–волхва купить дар Духа Святого у апостолов. Системы гностиков суть «пневматические» учения, пневматические апокалипсисы, или откровения; и если не все в них кажется

– 398 –

нам новым и оригинальным, если они не производят на нас впечатления непосредственного вдохновения, которое им приписывалось, то мы еще не имеем основания утверждать, чтобы они были сочинены и составлены искусственно или чтобы все ересиархи были сознательные обманщики: самая нелепость отдельных гимнов, напр. сохранившихся в коптских памятниках, свидетельствует против такого предположения. Что в экстатическом или даже каталептическом состоянии человек нередко вдохновляется бессознательными или полусознательными воспоминаниями и нередко всего менее бывает оригинален, это факт, известный каждому психологу, изучавшему подобные явления, – факт, с которым следует считаться и иным критикам, в особенности в области религиозной. Возьмем только что указанные гимны, переведенные с коптского, или отдельные фрагменты гностической письменности, сохраненные Иринеем и Ипполитом, или, наконец, тот гностический гимн, который влагается в уста Христовы в недавно изданном (Левкиевом) житии Иоанна: мы находим в них многие характерные черты пневматического писательства, а иногда и пневматического языкоговорения, того духовного «варварства», которое обличал уже апостол Павел в вышеприведенном тексте (1 Кор. 14, 11), – того смешения бессмыслицы с туманным смыслом, которое отнюдь не следует признать деланным даже в том случае, если самый экстаз, в котором созданы эти произведения, был вызван искусственно. Гностики превозносились своими духовными дарами, говорили языками, называли подлинные тайные имена архонтов и ангелов, совершали пневматические радения и таинства, творили знамения, которые ересеологи приписывали их специальным (нечистым) духам или их обману. При этом нам, разумеется, трудно решать, насколько этот обман был искренней иллюзией, болезненным фокусничеством или сознательным шарлатанством – подобно фокусничеству и шарлатанству некоторых теперешних убежденных медиумов. Во всяком случае несомненно одно – гностики были «пневматиками» или хотели прослыть таковыми, наподобие апостолов. Носительницей Духа была Церковь, и гностики в Церкви познакомились с «явлениями Духа», который они, подобно Симону–волхву,

– 399 –

стремились внешним образом у ней заимствовать [590] Пневматология, видимо, находила отголоски и среди других «волхвов»: ср. такие формулы, как πνεῦμα πνεῦματος toῦ ἐν ἐμοι πνεύματος {162} у Веселея, 487 сл. . В отдельных случаях возникновение отдельных сект всего легче объяснить из необузданного произвола некоторых христианских пневматиков, упоенных новым вином и надмевавшихся своими дарами и откровениями. Послехристианский гностицизм предполагает, таким образом, не только пришествие Спасителя, но и проповедь и явления Духа в ранней христианской Церкви. Но это нисколько не подрывает достигнутых нами результатов: напротив того, тем более ценными являются нам указания на еврейские реминисценции, оживающие среди новых пневматиков. Как ни нов был самый факт духовной жизни, которая, однако, была уже возвещена пророками, понятие о ней было живо в еврействе еще и до Христа, а самое это понятие могло, очевидно, получиться лишь из опыта. Здесь мы можем сослаться на Филона, который, несмотря на свою греческую культуру и на влияниеПлатона, дает в своем учении об экстазе и боговдохновении новые и оригинальные религиозные черты, отличающие его от греческих философов [591] Quis rerum div. haeres, 52–53 (см. Ill, 59–60): ὅταν μὲρ φῶς τὸ ϑεῖον ἐπιλάμψη, δύεται τὸ ἀνϑρώπινον, ὄταν δ' ἐκεῖνο δύηται, τοῦἶ ἀνίσχει καί ἀνατέλλει, τῶ δέ προφητικῶ γένει φιλεῖ τοῦτο συμβαίνειγ ἐξοικίζεται γὰρ ἐν ἡμῖν ὁ νοῦς κατὰ τὴν τοῦ ϑείου πνεύματος ἄφιξιν, κατὰ δὲ τὴν μετανὰστασιν αὐτοῦ πάλιν εἰσοικίζεται ϑέμις γὰρ οὐκ ἔστί ϑνητὸν ἀϑανάτω συνοικῆσαι. διὰ τοῦτο ἡ δύσις τοῦ λογισμοῦ καὶ τὸ περὶ αὐτὸν σκότος ἔκστασιν καἰ ϑεοφόρητον μανίαν ἐγέννησε... ὄντως γἄρ ὁ προφήτης καὶ ὁπότε λέγειν δοκεῖ πρὸς ἀλήϑειαν ἡσυχάζει, καταχρῆται δὲ ἔτερος αὐτοῦ τοῖς φωνητηρίοις ὀργάνοις, στόματι καὶ τῆ γλώτη πρὸς μήνυσιν ὦν ἄν ϑέλη {163} и т. д. Zeiler III, 2, 415. Об экстатической мистике у греков (в связи с орфизмом) см. прекрасное исследование у Е. Rhode, Rsyche, стр. 349 сл., 379 сл. .

Но разумеется, такое экстатическое вдохновение, такая ϑεοφόρητος μανία (92) или то «упоение», о котором говорит Филон, описывая радения своих ферапевтов (11), всего менее могли оградить энтузиастов от усвоения всевозможных внешних религиозных влияний: недаром сам Филон уподобляет «всенощную» ферапевтов вакхическому торжеству. Что могло служить ручательством в чистоте подобного вдохновения, в чем заключалась объективная мерка его истинности, граница, отделяющая его от исступления языческих мистиков?