Мирча Элиаде - Мифы, сновидения, мистерии

Другой параллелизм очевиден в анамнезе. Не останавливаясь на анализе известной доктрины Платона и ее вероятного начала в пифагореизме, давайте в данном случае обратим внимание, каким образом архаическая позиция развивалась в благоприятном для философии направлении. Мы очень мало знаем о Пифагоре, но то, что он верил в метемпсихоз и помнил свои предыдущие жизни, знаем наверняка. Ксенофонт и Эмпедокл [34] Xenophon, 7. Empedocles, 120. описывали его как «человека чрезвычайно образованного», так как «когда он привлекал все силы своего ума, то с легкостью мог видеть, кем он был десять или двадцать человеческих жизней назад». В братствах приверженцев пифагореизма существовала настоятельная традиция придавать большое значение тренировке памяти [35] Deodorus, X, 5. lambichus, Vita Pyth, 78. .

Значит, Будда и йоги не были одиноки в своей способности вспоминать прежние жизни. Такая же способность приписывалась и шаманам, что не должно нас удивлять, так как шаманы были «теми, у кого сохранилась память о началах». В своих экстазах они вновь входили в изначальное illud tempus [36] Надеюсь, что это сравнение с шаманами не будет раздражать сторонников классицизма. Совсем недавно два выдающихся эллиниста в своих работах по истории греческой мысли посвятили две большие главы шаманизму. См. E.R.Dodds, The Greeks and the Irrational, Berkeley, 1951, pp. 135–178. F.M.Corford, Principium Sacientiae, Cambridge, 1952, pp.88-106. Кроме того, такие исследования можно значительно расширить, если обратиться к рассмотрению «шаманических» образов и символов, используемых Платоном для иллюстрации «полета души»; экстаза, вызываемого красотой и анамнеза. Сравните «необычное тепло» при виде красоты, от которого начитают расти «перья» по всей душе (Федр). Но это магическое тепло и это вознесение при помощи оперения, подобного птичьему, встречается среди наиболее древних элементов шаманизма. .

В настоящее время существует общее мнение, что доктрина Платона об анамнезе походит от традиций пифагореизма. Но у Платона это уже не вопрос о персональном воспоминании собственных жизней, а что-то типа «безличностной памяти», глубоко захороненной в каждом индивидууме, состоящей из воспоминаний того времени, когда душа непосредственно обдумывала Идеи. В этих воспоминаниях не может быть ничего личного: если бы было так, то существовало бы множество путей понимания треугольника, что, несомненно, абсурдно. Мы помним лишь идеи; а различия между индивидуумами существуют лишь благодаря несовершенству анамнеза.

В доктрине Платона о памяти безличной реальности наиболее удивительным мы находим продолжение архаической мысли. Расстояние между Платоном и примитивным миром слишком очевидно, чтобы описать его словами; но это расстояние не подразумевает разрыва в их преемственности. В этой доктрине Платона о идеях греческая философия обновила и переоценила архаический и универсальный миф о сказочном плероматическом illud tempus, о котором человек должен помнить, если хочет узнать истину и принять участие в бытии. Примитивный человек, также как и Платон в своей теории анамнеза, не придает значения «личным» воспоминаниям: для него имеет значение лишь миф, типичная история. Можно сказать, что Платон подходит к традиционному мышлению даже ближе чем Пифагор: последний со своими личными воспоминаниями о десяти или двадцати предыдущих жизнях более соответствует «избранным» — Будде, йогам и шаманам. У Платона имеет значение лишь существование души до бытия в безвременной вселенной идей, и aletheia является памятью об этом безличном состоянии.

Мы не можем не сказать о значении, которое «возврат в прошлое» получил в современной терапии. Особенно в психоанализе, где найдено, каким образом использовать память и воспоминания о «изначальных событиях» в качестве основного метода лечения. Но в рамках современной духовности и согласно иудейско-христианской концепции исторического и необратимого времени, «изначальное» может лишь означать раннее детство человека, истинное индивидуальное initium. Следовательно, психоанализ вводит в терапию историческое и индивидуальное время. Пациент уже больше не рассматривается как индивидуум, страдающий лишь из-за объективных событий настоящего (несчастные случаи, бактерии и так далее) или из-за дефекта других (наследственность), как было принято в допсихоаналитический век; он страдает также от последствий шока, перенесенного в его собственной временной непрерывности, какой-то личной травмы, перенесенной в illud tempus детства — травмы, которая была забыта им или, более точно, никогда не была осознана и лечение заключается именно в «возврате к прошлому», восстановлении прошлого в памяти, чтобы снова разыграть кризис, снова пережить психический шок и вернуть его обратно в сознание. Мы можем перевести процедуру, действующую таким образом, на язык архаической мысли, сказав, что лечение заключается в том, чтобы начать жить сначала: то есть повторить рождение, сделать себя современником «начала» — и это есть ни что иное как имитирование величайшего начала, космогонии. На уровне архаической мысли, благодаря ее концепции циклического времени, повторение космогонии не представляет никакого труда; но для современного человека личные воспоминания, являющиеся «изначальными», могут относиться лишь к младенчеству. Когда наступает психический кризис, современный человек должен вернуться именно в младенчество, чтобы заново пережить и встать лицом к лицу с тем событием, которое этот кризис вызвало.

Наиболее смелым было предприятие Фрейда: он внес время и историю в категорию явлений, к которым ранее применялся подход извне, подобно тому, как натуралист обращается с предметом своих исследований. Одно из открытий Фрейда имело наиболее необыкновенные последствия, а именно: то, что у человека существует «изначальный период», в котором все решается — очень раннее детство — и что ход этого периода является типичным для всей остальной жизни. Перефразируя это словами архаического мышления, можно сказать, что одно время был «рай» (которым для психоаналитика является пренатальный период, или время до отнятия от груди), заканчивающийся «разрывом» или «катастрофой» (детская травма), и какова бы ни была позиция взрослого по отношению к этим изначальным условиям, они, тем не менее, играют формирующую роль его бытия. Появляется искушение расширить эти наблюдения, включив открытое Юнгом коллективное бессознательное, ряд психических структур, предшествующий таковым индивидуальной психики, о которых нельзя сказать, что они были забыты, так как они не были основаны на индивидуальных переживаниях. Мир архетипов Юнга сходен с миром идей Платона в том, что архетипы безличны и участвуют не в историческом времени жизни индивидуума, а во времени видов — и даже самой органической жизни.