Карл Ясперс - Смысл и назначение истории (сборник)

В этом распадении веры можно выделить в качестве примеров ряд типичных явлений.

Мышление, основанное на идеологии. Идеологией называется система идей или представлений, которая служит мыслящему субъекту в качестве абсолютной истины, на основе которой он строит свою концепцию мира и своего положения в нем, причем таким образом, что этим он осуществляет самообман, необходимый для своего оправдания, для маскировки своих подлинных интересов, для того, чтобы тем или иным способом уклониться от требуемых решений к своей выгоде в данной ситуации. Поэтому квалификация мышления как идеологии означает выявление заблуждения и разоблачение зла. Наименование какого-либо мышления идеологией — это обвинение в том, что сказанное не соответствует истине, что оно неправдоподобно, следовательно, это решительное нападение.

Наша эпоха создала идеологии и вместе с тем выявила их сущность. Однако то глубокое проникновение, которое было достигнуто в этой области от Гегеля до Маркса и Ницше, превратилось в грубое оружие ораторов в их разрывающей коммуникацию борьбе. Метод такого нападения направлен против противника как такового, против всех воззрений, которые не совпадают с собственными. Между тем именно те, кто клеймит как идеологию все, во что верят, что мыслят, что представляют себе другие, часто сами являются по своему мышлению наиболее рьяными сторонниками какой-либо идеологии.

Высокое дерзновение саморефлексии — эта необходимая предпосылка истины — перерождается в рамках учения об идеологии. Не подлежит сомнению, что под влиянием психологических факторов происходят многочисленные искажения, вытеснения, маскировки и что в качестве типа мышления целых слоев они обретают социологическое значение. В качестве примера можно привести сокрытие истины в буржуазную эпоху во всем, что относится к сексуальной сфере, оправдание перед самим собой своих хозяйственных успехов, легитимизацию существующего порядка привилегированными слоями общества. Однако вскоре оказывается, что самый способ разоблачения может быть подвергнут разоблачению. Если в нашу эпоху, после Кьеркегора и Ницше, разоблачающее мышление доходит в своем срывании масок до крайности, то это уже не разоблачение, а злонамеренное нападение, не критическое исследование, а внушение, не эмпирическое установление фактов, а просто более или менее убедительное утверждение. Так, метод проникновенного познания истины опустился до уровня психоанализа и вульгарного марксизма. В этом разоблачающем мышлении, которое само стало догматическим, истина полностью теряется. Все становится идеологией, в том числе и само это утверждение. Не остается более ничего.

Впрочем, весьма вероятно, что в наше время сфера идеологии действительно достигла наивысшего объема. Ведь безнадежность всегда вызывает потребность в иллюзиях, пустота жизни — потребность в сенсации, бессилие — потребность в насилии над более слабыми.

Как при этом подлость людей успокаивает их совесть, показывает аргументация в следующих примерах.

В тех случаях, когда государство прибегает к явно преступным действиям, эта аргументация гласит: государство греховно по самой своей природе, я тоже. грешен; я повинуюсь требованиям государства, даже если они греховны, потому что я и сам не лучше и потому, что это мой долг перед родиной. Однако, по существу, все это выгодно для того, кто таким образом оправдывает свои действия, он — соучастник и извлекает из этого пользу; его искаженное лицо говорит о терзаниях, которых он в действительности не испытывает, это просто маска. Греховность используется здесь как средство успокоения.

Человек участвует в страшных делах и говорит: жизнь сурова. Высокие цели нации, веры, будущего подлинно свободного и справедливого мира требуют от нас этой суровости. Такой человек суров и по отношению к самому себе; но эта суровость не опасна, отчасти даже приятна, так как создает видимость подлинности этих суровых требований, а в действительности лишь маскирует безудержную волю к жизни и власти.

Человек осознает, что он лжет, пользуясь своим случайно обретенным привилегированным положением в обществе, где совершаются страшные дела. И в этих условиях он хочет понять, на что он не пойдет, что он не допустит, не потерпит, чем он не может быть. Он ищет мученика. Воодушевляется возможностью мученичества, будто он уже сам испытал его. Он обвиняет других в том, что они не стремятся к этому. Упивается рассказами о судьбе людей, которые якобы соответствуют сложившейся в его воображении картине, однако сам он отнюдь не стремится разделить их участь. Это искажение истины заходит так далеко, что впоследствии создается в качестве идеала и патетически противопоставляется среде то, что данный человек, будучи современником событий, почти не замечал и уж во всяком случае не совершал сам.

Этого достаточно. Можно было бы привести бесчисленное множество ярких примеров, проливающих свет на мышление людей. Распад традиционных ценностей обнаруживается только в том, что это разоблачающее мышление становится господствующим. Эпоха создает теорию того, что она совершает. Однако вскоре сама эта теория превращается в средство усиления зла, с которым она борется.

Упрощение. Простота — это образ истинного. Упрощение — это насилие, заступающее место утерянной простоты. Простота допускает бесконечное число толкований, это мир в малом, наполненный и движущийся. Упрощение конечно по своей сущности, это нить, которая движет нас, как марионеток; оно не допускает развития, оно пусто и неподвижно.

Наше время — время упрощений. Успехом пользуются лозунги, все объясняющие универсальные теории, грубые антитезы. Простота кристаллизовалась в мифических символах, упрощение держится псевдонаучной абсолютности.

Жизнь, основанная на отрицании. Там, где вера уже не является основой жизненных устремлений, остается лишь пустота отрицания. Там, где возникает недовольство собой, виновным должен быть кто-то другой. Если человек ничего собой не представляет, он по крайней мере 'анти-'.

Все несчастья возлагаются на некий фантом, название которому находят либо среди исторических образований, открывшихся некогда теоретическому познанию, — во всем виноват капитализм, либерализм, марксизм, христианство и т. д., либо среди неспособных оказать сопротивление представителей отдельных групп, которые становятся козлами отпущения, — во всем виноваты евреи, немцы и т. д.

Все то, что играет известную роль в нерасторжимом сплетении вины в смысле причинности или ответственности, некритически нивелируется в качестве вины некоего определенного другого, которым мы не являемся. Дело только в том, чтобы вообще найти какое-либо средство выражения для своего отрицания и своего нападения. При этом духовные понятия становятся знамением и знаком. Слова используются как фальшивая монета для употребления в совершенно измененном смысле при сохранении связанных с ними прежде чувств (свобода, отчизна, государство, народ, рейх и т. д.). В испорченном пропагандистской софистикой языке в конце концов вообще перестает быть понятным значение слов. Речь превращается в хаос неопределенностей — все для того, чтобы выразить в каждом данном случае свое 'анти-', которое отнюдь не следует из какого-либо действительного 'про-'.