Владислав Бугера - Сущность человека

«Шоковая терапия», т. е. чудовищная инфляция 1992–1993 годов, повлекшая грандиозное падение жизненного уровня, оказала на трудящихся не революционизирующее, а парализующее воздействие. Вот что пишет об этом относительно левый социал-демократ Борис Кагарлицкий:

«Освобождение цен в январе 1992 г., стремительное падение жизненного уровня и резкое изменение условий жизни привели к совершенно не тем результатам, на какие надеялись лидеры неокоммунистов. „Шоковая терапия“ парализовала волю и сознание людей. На несколько месяцев нормальному работнику вообще стало не до политики. Всех волновало только одно: как выжить?… Советский человек, совершенно не приученный жить в условиях рынка, оказался брошен в неуправляемую стихию. Не понимая, что творится вокруг, каждый пытался выплыть в одиночку.

Неокоммунистические (на самом деле — КПССовские по происхождению и буржуазные, крайне правые, а некоторые из них даже фашистские по своему политическому характеру. — В. Б.) организации не желали с этим считаться. Каждые две или три недели они проводили очередной митинг… На митингах было много людей: по сравнению с „доавгустовским“ периодом движение заметно выросло. Но вскоре рост прекратился. Митинги становились как бы ритуальным сбором одних и тех же товарищей.

Не менее характерно, что на улицах сначала почти не было людей средних лет. Власти утверждали, что протестуют только пенсионеры. Это было ложью. На улицы выходило немало молодежи… Но люди среднего возраста, обремененные семьей, необходимостью кормить и одевать детей, пытавшиеся сохранить работу, и хоть как-то поддерживать привычный образ жизни, на митинги не ходили» [250, с. 182].

В условиях экономического краха, неработающих предприятий, неоплачиваемых отпусков и чудовищной инфляции, пролетарии не столько эксплуатировались как рабочие, сколько разорялись и страдали как потребители. При этом инфляция била не только по пролетариям, но по всем слоям с невысокими, а главное, неменяющимися доходами — по госслужащим, пенсионерам и т. п. Наблюдалось поверхностное сходство с санкюлотским движением 1792–1795 гг., которое объединяло все малоимущие слои, страдавшие от дороговизны — самостоятельных ремесленников, их подмастерьев, рабочих мануфактур, вдов, сирот и инвалидов.

Но именно сравнив «Трудовую Россию» 1992–1993 гг., т. е. периода, когда она была массовым движением и пыталась бороться за власть, с санкюлотским движением 1792–1795 гг., можно убедиться, что самостоятельного производителя добуржуазных и раннебуржуазных времен отделяла от пресловутого «среднего класса» эпохи позднего капитализма огромная пропасть.

Ремесленник или крестьянин, привыкший жить, работать, сражаться и умирать вместе со всем миром, т. е. общиной, цехом или кварталом, умел не только требовать от государства, чтобы оно соблюдало справедливость, но и подкреплять эти требования своей силой. Обычным ответом французских городских низов на дороговизну во время бунтов XVII–XVIII вв., вплоть до Великой революции 1789–1794 гг., была «народная таксация», когда торговцев заставляли продавать продовольствие по справедливой цене . В России 1992–1993 годов ничего подобного не было — и быть не могло.

Одинокий и лишенный опыта активной коллективной борьбы «советский» рабочий или служащий привык считать, что государство ему все « дает», т. е. соблюдает неписаный общественный договор: за то, что работник работает и не бунтует, он получает достаточную для скромной, но не нищей жизни, зарплату, а также ряд прочих благ. Механизм, по которому государство у работника сперва его труд отнимало, и лишь затем осуществляло перераспределение продуктов этого труда, перераспределение, в результате которого работник получал часть у него отнятого обратно, этот механизм оставался для работника весьма темен — как темны оставались и причины, почему государство проводит перераспределение именно в таких пропорциях и по каким оно с неизбежностью должно будет перейти к совершенно другому типу перераспределения. Теперь, когда государство этот договор нарушило и, продолжая отнимать у работника его труд, львиную долю этого труда перераспределяло теперь не на производственное накопление, частью чего являлась и ненищенская зарплата, как делало оно в брежневские годы, но на паразитарную роскошь алчной своры чиновников и «новых русских», — словом, когда государство, прежде « все дававшее», теперь это «все» отняло , «советский» работник не имел силы и смелости все это у государства забрать себе, но умел лишь подняться до печального вопля «Государство, верни!» и надеялся, что государство снова станет хорошим и справедливым, лишь только на месте оказавшихся вражьими шпионами Горбачева и Ельцина встанет кто-то другой (те пролетарии, у кого хватало силы и смелости у государства забрать, шли в 1992–1993 гг. не в революционеры и даже не в анпиловцы, а в бандиты, благо возможностей для расхищения всего и вся в это время открылось очень много).

Массовое трудороссовское движение рухнуло в октябре 1993 г., когда объединенная «право-левая» и парламентско-внепарламентская оппозиция бестолково и бездарно проиграла бой. После этого стало ясно, что скинуть Ельцина с той же легкостью, с какой он скинул Горбачева, не получится, и новые порядки пришли всерьез и надолго.

Экономический крах продолжался и уничтожил приблизительно половину промышленного потенциала. Этот крах сделал невозможными первичные и наиболее простые формы классовой борьбы. В самом деле, как бастовать, если завод все равно не работает?

Чудовищный экономический кризис еще более разобщил и без того разобщенных и не привыкших к коллективной борьбе пролетариев, вынуждая их в поисках индивидуального выживания либо совсем уходить с заводов, либо — в большинстве случаев — формально оставаясь на них, но не получая месяцами задерживаемую скудную зарплату, либо получать основные доходы от побочных заработков (что было больше распространено в крупных городах), либо выживать за счет обработки огородов, помощи деревенских родственников и т. п. (преобладало в депрессивных районах).

В этой обстановке рабочее движение 1989–1991 гг. рассыпалось и исчезло почти бесследно, а большая часть его лидеров оказалась интегрирована в буржуазный мир. Вот как описывают подобное превращение вождей шахтерских стачкомов и независимых профсоюзов Гордон и Клопов:

«В конце 80-х гг. и в первые годы следующего десятилетия в рабочем движении действовало целое созвездие талантливых и сильных личностей. Госсоциалистическая (на самом деле — неоазиатская. — В. Б.) система подавляла инициативу и независимую деятельность одаренных людей с „лица необщим выраженьем“, активным характером, не склонных к бездумному подчинению, готовых отстаивать свою точку зрения. Развертывание нового рабочего движения дало многим из этих людей возможность самостоятельных действий, реализации своих способностей и антитоталитарных устремлений. Мало того, на рубеже 80-х-90-х гг. эта возможность оказалась для тех из них, кто принадлежал к рабочей среде, главной, если не единственной. Другие пути широкой активности для большей части сильных личностей из народных низов оставались еще закрытыми. В результате в рабочем движении и в новых профсоюзах сосредоточилась тогда повышенная доля сильных, талантливых, энергичных активистов. Их самоотверженные усилия обеспечивали быстрое первоначальное развитие новых профсоюзных образований.