Владислав Бугера - Сущность человека

И дальше Козлов пишет, что революционная альтернатива СССРовскому режиму «в принципе, могла быть создана именно событиями в Новочеркасске» [289, с. 348].

Почему эта революционная альтернатива все-таки не была создана, почему революционный подъем 1959–1963 годов окончился не «Четвертой Российской Социалистической Революцией» (в такой именно формулировке призывал к ней в своей листовке один марксист этого периода), но брежневским «классовым компромиссом»?

Полицейский террор, громивший подпольные марксистские группы на ранних стадиях их существования, не давал возможности революционно-социалистическим настроениям и активистам выкристаллизоваться в устойчивое и мощное течение, как это произошло некогда в царской России. Отнюдь не содействовал образованию такого течения и фактический отказ подавляющего большинства интеллигенции от социализма, но об интеллигенции мы поговорим несколько позже.

Сам по себе неоазиатский режим в СССР в хрущевские годы был достаточно прочен, чтобы его могли опрокинуть стихийные бунты, рабочие — листовочники и подпольные марксистские группы. Если бы смертельный кризис этого режима, в силу каких-то внешних потрясений, наступил на 30 лет раньше, то реакция государственных рабочих на него была бы совсем иной, и хотя до новой Октябрьской революции дело вряд ли дошло бы, но что-то похожее на Венгерскую революцию 1956 г. было весьма вероятно.

Но внешних потрясений не произошло. Режим сумел устоять, пойдя на существенные уступки государственным рабочим и тем самым обезопасив себя от революции…

Размер экономических уступок государственным рабочим, на который пошли неоазиатские бюрократы после Великого Страха 1959–1962 гг., был значителен, и улучшение жизни трудящихся — вполне реальным.

В начале 1950-х годов средняя заработная плата рабочих и служащих составляла 60–65 рублей при прожиточном минимуме 50–60 рублей. Поскольку на зарплату работника обыкновенно жили и его нетрудоспособные дети (в то время 1–2 человека на 1 работника), это означает, что «в стране победившего социализма» подавляющее большинство рабочих жило за чертой бедности.

На рубеже 1960-70-х годов средняя зарплата возросла до 120–125 рублей, а к середине 1980-х годов — до 190–195 рублей. Хотя прожиточный минимум к 1980-м годам составлял уже 75–90 руб. в месяц, это повышение заработной платы означало, что большинство рабочих вместе со своими детьми и др. иждивенцами (а из-за сокращения рождаемости и введения реального пенсионного обеспечения число таковых стало чуть меньше одного на 1 работника) поднялось уже над уровнем бедности [141, т. 1, с. 134].

В значительной части был решен квартирный вопрос — к середине 1980-х годов 83% семей жило в собственных домах или отдельных квартирах [141, т. 1, с. 135], хотя степень решенности данного вопроса не следует преувеличивать. От 30 до 40% человек должны были часть своей жизни жить в общежитиях, не имея даже отдельной комнаты, а в очереди на получение квартиры нужно было стоять 5–10 лет [141, т. 1, с. 141].

Установились и закрепились 8-часовой рабочий день, 5-дневная рабочая неделя, ежегодный оплачиваемый месячный отпуск. Ушла в прошлое (как увидят пролетарии в 1990-2000-е годы, отнюдь не навсегда) тэйлористски-стахановская система выжимания пота, труд по своей напряженности и интенсивности не превосходил возможности человеческого организма. Для капиталистов, живущих беспощадным выжиманием чужого труда, это сбережение работником своего труда казалось и кажется чудовищным преступлением, и по поводу «лени» русского и «советского» рабочего всевозможные русские и нерусские буржуи и их интеллигентская обслуга произвели много крика. Но для рабочего, труд которого присваивается капиталистом, для рабочего, по своему горькому опыту знающего, что, сколько ни работай, все равно не разбогатеешь и наемным рабом быть не перестанешь, подобного ослабление тяжести изматывающего изнурительного труда представляло и представляет несомненное благо. Заметим, что благом является оно и для общественного прогресса: ведь если капиталист может богатеть за счет интенсивности труда рабочих, ему ни к чему заботиться об увеличении производительности этого труда; проще говоря, если капиталист может заставить пролетариев работать по 12 часов в сутки на устаревших и изношенных станках, ему незачем покупать более производительные и экономичные современные станки.

В эпоху брежневского «классового компромисса» советским государственным рабочим жилось в материальном смысле много лучше, чем когда бы то ни было во всей истории российского пролетариата (заметим, что за такую хорошую жизнь они должны быть благодарны не доброте и человеколюбию неоазиатской бюрократии, но бунтовщикам Темир-Тау и Новочеркасска, нагнавшим на эту бюрократию спасительный страх). Большая часть советских государственных рабочих (не надо, впрочем, забывать о неоднородности этого класса и о том, что сравнительное благосостояние брежневских лет охватывало далеко не весь этот класс. Положение лимитчика сильно отличалось от положения коренного москвича) имела не чрезмерную, но и не нищенскую зарплату, гарантированно-принудительный, но не изнурительный труд, гарантированно-принудительное образование, бесплатное здравоохранение, собственную квартиру, разнообразные предметы домашнего обихода, возможность туристических путешествий во время отпуска — и много чего другого в том же роде.

Чего у СССРовских государственных рабочих не было при брежневском рае — так это власти . А без нее, без собственной рабочей власти, все их благополучие оказалось построенным на песке, а их сравнительно обеспеченная и безбедная жизнь оказалась похожа на столь же благополучную жизнь рабочего коня или вола, о котором хороший хозяин печется, пока видит в том свою пользу, и которого тот же хозяин без малейших душевных терзаний зарежет, когда сочтет, что этого потребовали его интересы 6 .

Если проводить менее грубое сравнение, то жизнь государственных рабочих в брежневские времена была похожа на жизнь крепостных крестьян, которые своими бунтами заставили помещика снизить норму эксплуатации, стать «добрым» и «хорошим». Пока помещик боялся новых бунтов, жизнь таких крестьян могла быть достаточно сносной. Но лишь только по прошествии лет помещика покидал этот поучительный страх, либо когда угроза разорения заставляла его резко повысить норму эксплуатации, либо когда старый добрый барин умирал и на его место приходил молодой алчный преемник, как крестьяне снова узнавали, почем фунт лиха и где раки зимуют.

Отсюда можно извлечь следующую мораль: чтобы подобная злополучная история не повторялась никогда больше, пролетарии должны крепко-накрепко усвоить, что единственная гарантия их достойной и счастливой жизни состоит в том, чтобы, вырвав у буржуазии путем насильственной революции власть, не отдавать ее больше никому вплоть до тех пор, пока полностью исчезнет власть человека над человеком. Взяв власть, пролетарии должны будут не уступать ни малейшей ее доли никогда и никому…