Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

Что нынешние европейские анимисты считают злых мертвецов первобытных верований «духами» или «душами», это понятно, но впадать в такую явную ошибку для нас вовсе не обязательно. Тут повторяется история одного недоразумения, рассказанного Ливингстоном: он долго беседовал с одним бушменом, как он полагал, о Боге, «а между тем оказалось, что дикарь понял его так, что он говорит о Секоми, главном начальнике их округа». [14] «Доисторич. врем.», стр. 460.

На этом я кончаю с моим вынужденным отступлением в сторону, и возвращаюсь к основному сюжету.

Авторитарный дуализм мышления, упрочиваясь в ряду веков, приобретает характер психофизиологической необходимости. Всякое содержание опыта тогда почти уже автоматически укладывается в его рамки — как-бы отливается в готовую форму. Каждое явление, каждая вещь словно особым механизмом разделяется в сознании дуалиста на две стороны или части — «высшую» и «низшую», активную и пассивную; а если сам по себе данный комплекс опыта не поддается такой операции раздвоения, то сила воображения дополняет его, удваивает, придает ему недостающее…

В этом ничего не изменяет дальнейшее развитие форм авторитарной организации, возрастающее их разнообразие и сложность, от патриархата к рабству или феодализму, к жреческой теократии или восточной деспотии и т. под.: усложняются и разнообразятся проявления дуализма, но его основная схема остается все та же. — Естественно что и социальные нормы жизни людей приобретают тогда авторитарно-дуалистический характер. Это — первый тип и первая стадия обволакивающего их фетишизма.

Нормы представляют из себя уже не простые практические традиции группы или общества; они превращаются в авторитарные «веления» высших сил. Обычай — это «воля богов», для людей — «священная», и уже ни в какой практически-жизненной мотивировке, собственно, не нуждающаяся; за ней — санкция могущества и власти богов, которые всегда могут наказать и погубить непокорных. Переход от обычая, как «завета предков», к обычаю, как «воле богов», совершается тем легче и незаметнее, что сами «боги» развиваются путем прогрессивного обожествления предков, именно — предков-организаторов, родовых и племенных вождей. Но в этом превращении радикально изменяется вся жизненная логика норм: раньше они были выражением конкретного единства группы в непрерывно-преемственной трудовой связи ее поколений, теперь они — воплощение двойственной природы коллектива, разъединения двух сторон его трудовой активности, расхождение двух полюсов его опыта.

Посмотрите, как построены десять заповедей моисеевых — схема обычая, морали, права теократически-патриархального мира. Первые заповеди устанавливают единство авторитарного начала, объединяющего еврейское племя в его социальном существовании; но это начало не сливается с Израилем, а противополагается ему, как стоящее над ним и вне его, — настолько вне, что в самой формулировке заповедей предполагается возможность разрыва между Израилем и его племенным божеством, возможность перехода к иным богам. Затем в остальных заповедях, определяющих взаимные отношения людей внутри племени, воля божества является общей санкцией и заменяет общую мотивировку, прикрывая своим фетишизмом действительное содержание норм — коллективные интересы племени, кристаллизованные силой традиции.

И не одни эти нормы одевались оболочкой авторитарного фетишизма. Издревле выработанные, прочно сохраняющиеся технические правила получали ту же «божескую» санкцию. Из тех же десяти заповедей моисеевых одна, несомненно, формулирует собой — правда, весьма общее и широкое — «техническое правило» трудовой жизни: необходимость еженедельного, суточного отдыха. В других местах Пятикнижия имеется целый ряд частных технических правил, касающихся выбора и приготовления пищи, ухода за рабочим скотом, способов постройки и т. под.; они также входят в состав божественного законодательства, и их значение в обыденной практике, их прямая жизненная целесообразность отступает в сознании людей перед их «высшим» и «священным» источником, который и делает их для всех обязательными.

Авторитарный фетишизм, как видим, отчасти уже отрывает идеологию от трудовой практики, из которой она возникла. Но только отчасти. Авторитет, устанавливающий нормы, для всех, подчиняющихся этим нормам, есть все же член системы сотрудничества , пусть он находится далеко от людей и высоко над ними, но он остается живым, конкретным лицом, связанным с ними трудовой связью — руководства, заботы, покровительства. [15] Кроме богов-руководителей, существуют также часто злые боги-враги. Но они просто принадлежат к другой системе сотрудничества; руководят и управляют чуждыми, непризнанными силами, напр., другими, враждебными племенами, или разрушительными стихиями. Схема отношения норм и трудовой жизни остается та же. Следующий этап в развитии фетишизма разрывает и эту связь.

Те формы сотрудничества, которые завоевывают тогда господство, характеризуются всего более неорганизованностью системы производства в целом. Меновое общество экономически анархично; в нем нет общего, планомерного руководства его трудовой деятельностью, нет органа для сознательно-целесообразного распределения работы и ее продукта. Каждый товаропроизводитель независимо организует свое предприятие, и лишь на рынке экономически сталкивается с другими товаропроизводителями. Но на рынке царит борьба и конкуренция, за которыми скрывается от сознания товаропроизводителей объективный факт их взаимного сотрудничества, факт их общего участия в трудовой борьбе общества, как целого, за жизнь и развитие. И потому вся меновая культура это мир социальных противоречий и конфликтов, где жизнь трудового коллектива раздроблена на мелкие части, и только из их борьбы возникает развитие.

Всякая жизненная борьба, развертываясь свободно и последовательно, стремится перейти в истребление, в уничтожение, — потому что каждое новое усилие в борьбе углубляет ее и обостряет.

Такова, конечно, и тенденция социальной борьбы конкурирующих или сталкивающихся личностей, групп, общественных классов. Но если бы эта тенденция могла неограниченно проявляться, то она, очевидно, с величайшей быстротой привела бы к полному разрушению общества. Отсюда — самая настоятельная потребность в специальных приспособлениях, которые ограничивали бы социальную борьбу, устанавливали бы рамки для антагонизмов и конфликтов, которые вносили бы необходимый минимум организованности в анархичные, противоречивые отношения между людьми. «Нормы» приобретают огромное жизненное значение, — они растут, размножаются и усложняются до невиданных размеров.