Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

Этим подготовлялась почва для того дальнейшего преобразования богов и норм, которое было вызвано развитием товарного производства.

По мере того, как меновые отношения овладевают социальной жизнью, и старые авторитарные формы начинают играть в ней относительно все меньшую роль, естественным образом меновая идеология оттесняет авторитарную. Эта последняя всегда отчасти сохраняется в товарном обществе, как в мелко-буржуазном, так и в капиталистическом, потому что ни то, ни другое не уничтожает авторитарных отношений вполне, но удерживает их, по крайней мире, внутри частных хозяйств, а также в государственной, военной и т. под. организациях. Но и поскольку авторитарные формы мышления продолжают существовать, они подвергаются влиянию форм идеологии меновой, — приспособляются к ним, приобретают мало-помалу их окраску, теряют из своего содержания то, что находится в наибольшем противоречии с ними.

Прежде всего, это относится к тем авторитарным нормам, которые остались жизненно-полезными и при новых, буржуазных формах, так что перешли в меновое общество, так сказать, по наследству от предшествующей фазы культур наго развития.

Когда поле мышления человеческого заполняется новыми переживаниями и новыми интересами, вытекающими из условий экономической жизни и экономической борьбы товарного мира, то старые авторитеты практически в массе случаев уже не могут регулировать эти переживания и эти интересы своими указаниями, повелениями, нормами. Напр., каким образом обычай и мораль, освященные авторитетами патриархального и феодального мира, могли бы руководить авантюристски-приобретательской деятельностью какого-нибудь из героев первоначального накопления? Очевидно, что этот предтеча и апостол нарождающегося капитала не только не нашел бы полезного для себя руководства в старозаветных предписаниях, созданных для сравнительно примитивной, и сравнительно стройной в своей несложности системы отношений, — но скорее встретил бы в них много различных, крайне неудобных препятствий. В меньшей, конечно, степени, — то же самое относится и к любому товаропроизводителю, к самому рядовому ремесленнику или крестьянину, уже подпавшему под роковую власть рынка, и его стихийно-державной волей сброшенному с родных основ патриархально-организованного существования. Где уже тут «жить по-божески», т. е. в рамках прежних, авторитарных норм эпохи натурального хозяйства: чтобы уцелеть в экономической борьбе каждого против всех, приходится постоянно «норовить в карман», т. е. действовать согласно нормам буржуазной конкуренции, из них же первая и главная есть — меновая стоимость.

При таких условиях понятно, что образы прежних авторитетов атрофируются в сознании людей — тускнеют и расплываются. Жизненная необходимость в них не исчезла, но она выступает все реже и реже; их голос все чаще заглушается металлически звенящим голосом рынка, и звучит все слабее; их тело обескровливается, теряет свою могучую, импонирующую материальность, становится воздушно-призрачным, понемногу они перестают быть конкретными существами, близкими к человеку или удаленными от него, ограниченными в своем господстве над ним и понятными, или непостижимыми в неограниченной грациозности своих сил, — но всегда принципиально-подобными ему своей телесно-духовной природой; — теряя эти черты, они становятся абстрактными, к символичными, «метафизичными».

Такое превращение совершается под воздействием нового типа норм, выработанного меновой организацией, — того типа, который представлен прежде всего, как мы видели, меновой стоимостью.

Стоимость товара дана в опыте людей, участвующих в обмене, как норма объективно-принудительная, не зависящая от их индивидуальной воли, а в то же время не предуставленная никаким коллективным решением и никаким личным авторитетом. И когда кто-либо из них пытается определить, почему именно приходится ему и всякому другому обменивать данные товары в таких-то приблизительно соотношениях, то, как мы видели, единственный ответ, который он тогда находит, сводится к положению: «такова стоимость этих товаров». Логический анализ показывает нам, что это — голая тавтология, абстрактное обозначение того же факта, который надо было объяснить; но человек, находящийся под властью фетишизма, не делает такого анализа, и не может его сделать, потому что тогда он остался бы просто без всякого ответа: социально-трудовые отношения, который лежат в основе стоимости, скрыты от него оболочкой рыночной борьбы, индивидуальных интересов, внешней обособленности предприятий. И в результате, абстрактное понятие «стоимости» — пустое, потому что оно отвлечено от своего действительного содержания, — становится в глазах фетишиста источником и объяснением принудительной силы реальных фактов. Абстракция «стоимость» занимает здесь то самое место, которое в старых нормах занимали повеления авторитетов или заветы предков.

Этим создается тот особый, своеобразный тип мышления, который характеризует психологию людей товарного мира. Прежде, если человек сознавал, что в своих действиях он подчиняется обязательной норме, то он не мог мыслить эту норму иначе, как в связи с некоторым живым, конкретным образом; он не способен был понимать и принимать ее иначе, как проявление могучей, вполне реальной силы, напр., как волю личного божества, обладающего определенными физическими и духовными свойствами, гигантским телом, грандиозными страстями, и т. под. Каждый раз, когда возникает повод для применения нормы, этот образ вступает в поле сознания, и своим грозным величием высшего организатора подкрепляет повеление, заключающееся в норме. Такая схема «обязательности» норм, прямо отражающая в себе авторитарную трудовую организацию, с развитием товарного производства и менового фетишизма, перестает быть единственной, а затем перестает быть и главной, отступая перед иной, абстрактной или «метафизической» схемой.

В этой схеме, как мы видели, чувство обязательности или принудительности соединяется уже с простой абстракцией, с голым понятием, отвлеченно обозначающим ни что иное, как ту же норму. Естественно, что в поле мышления человека, уже достаточно проникнутого таким фетишизмом, и старые, авторитарные нормы переживаются не в прежнем виде, — они мало-помалу преобразуются в направлении, ведущем от живой конкретности к пустой и тусклой отвлеченности.

Самая формулировка старых норм вначале вовсе не изменяется, и может весьма долго не изменяться в дальнейшее развитии. Заповедь, положим, «не укради», остается «религиозной», т. е. авторитарной по своей форме: она мотивируется и санкционируется, как «веление бога» или «богов». Но если сравнить переживания, в которых воплощало эту заповедь сознание людей различных эпох, то они окажутся весьма различными.