Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

В самом деле, исходной точкой всякой авторитарной идеологии является привычное противопоставление активно-организаторского и пассивно-исполнительского начала, как двух совершенно отдельных, качественно различных элементов. Именно эта коренная отдельность и принципиальное различие обоих элементов составляет душу всевозможных авторитарных категорий, как «высшее — низшее», «таинственное — обыденное», «духовное — телесное», «божественное — мирское», «власть — подчинение», и т. под. Даже «причина» и «следствие» на этой ступени развития причинности находятся в таком же соотношении между собою: «причина», именно поскольку она есть активное начало, которым следствие «вызывается», т, е. пассивно вынуждается, — качественно неоднородна со своим «следствием», по существу «выше» его. Чтобы такое соотношение устойчиво сохранялось в мышлении, оно должно прежде всего прочно удерживаться в практике. Так оно и было в эпоху авторитарных форм; да и последующая эпоха анархически-организованного производства не заключала в себе условий, способных принципиально подорвать авторитарную связь, подорвать ее внутреннюю устойчивость там, где она объективно продолжала сохраняться. Но такие условия существуют в товарищеской форме сотрудничества.

Тут принципиальное различие и отдельность двух сторон авторитарной схемы разрушаются реально, в самой жизни. Активно-организаторская и пассивно-исполнительская функция тут не разъединены, не распределены между отдельными личностями, а связаны между собой, обе совместно принадлежат одному и тому же товарищескому коллективу, и в опыте каждого члена этого коллектива постоянно меняются своими местами. В товарищеском кружке, в коммуне, в союзной, демократически устроенной организации каждый сознает себя одновременно участником и «власти», и «подчинения».

Если сейчас он только исполняет общее решение, то перед этим он сам же участвовал в его выработке и принятии; если в деле, меньше ему знакомом, другой, более сведущий товарищ дает ему практические указания, которым он с полным доверием следует, то в другом деле, где больше опыта имеется у него самого, роли переместятся, он будет руководить, а другой слушаться его советов. «Власть» и «подчинение» здесь только два момента совместной человеческой активности, неразрывно сплетающиеся, равно необходимые; и ни один из них не представляется по существу высшим или низшим; даже самые эти термины теряют свой авторитарный смысл, когда субъект их фактически один и тот же. То, что раньше, в авторитарной фазе мышления, принималось им как неизменная противоположность двух соотносительных начал, «высшего» и «низшего», то теперь превращается для него в однородность и непрерывность. Из дуалистической, тенденция его мысли делается монистической.

В жизни он, разумеется, продолжает встречать и настоящую власть, продолжает испытывать и настоящее подчинение; но то и другое с точки зрения теперь достигнутой им позиции выступает теперь для него в совершенно новом виде. Личная власть организатора для него отнюдь не является, как для человека старых времен, само собою разумеющимся условием организации всякого дела, выполняемого людьми совместно. Напротив, он может видеть в такой власти только перенесение на отдельную личность коллективной по существу своему функции, только замещение группы — единицей. Он может находить это полезным или вредным, желательным или нежелательным в таком-то данном случае, — но для него это уже предмет обсуждения, критики, а при известных условиях — и борьбы, а вовсе не категория его практического разума, не такое безусловно-непреложное соотношение, вне которого он неспособен был бы себе представить человеческую организацию жизни. Для представителя старых форм мышления возможен вопрос только о том, кому должна принадлежать власть над другим в том или ином случае; дальше вопроса о личности или личностях организаторов не идет ни его рассуждение, ни его критика, ни его борьба, когда он недоволен. Новое социальное сознание начинает гораздо глубже: надо ли вообще для такого-то и такого-то дела иметь отдельное лицо или отдельных лиц, которые распоряжались бы и повелевали, при общем повиновении остальных? Если все это уже налицо, то оправдывается ли это обстоятельствами и потребностями самого дела? И нельзя ли устранить такое положение? Исходная точка его мысли — единство распоряжения и исполнения в его коллективе, однородность личностей по отношению к этим функциям. Эта исходная точка дана на практике в товарищеской системе сотрудничества, будет ли это большая организация или маленький кружок; но она может стать формой мышления и вступить в победоносную борьбу со старыми концепциями, разумеется, только тогда, когда товарищеские отношения получают реально преобладающую роль в жизни данной группы или класса. Такое преобладание впервые осуществляется в среде пролетариата; в среде других классов товарищеские отношения встречаются, но лишь спорадически, и имеют лишь сравнительно ничтожное значение в их практике.

С новой точки зрения, раз она уже сложилась, человек рассматривает не только социальную связь людей, но, естественным образом, также и всякую связь вещей.

Так, если человек прежнего типа мышления различал в себе самом и в других людях две различных субстанции — «душу» и «тело», то это, как мы видели, было «социоморфизмом», и вызывалось потребностью всякое проявление человеческой жизни представлять как результат сочетания начала властного и начала подчиненного, отдельных одно от другого. Для человека нового типа, такой потребности уже не существует, или, вернее, она сталкивается с иной потребностью, с привычкой, вынесенной из товарищеского сотрудничества, именно — в организаторских и исполнительских функциях видеть лишь два последовательных момента единой и целостной активности, два момента, переходящих один в другой, и следовательно не различных по своему существу, не обладающих той отдельностью, какая принимается для самостоятельных вещей. Тут возникает тенденция относиться к человеческому существу, как к нераздельной жизненной системе, с различными проявлениями ее деятельности, из которых одни имеют более сложный и более организаторский характер — «сознание», «психика», другие — более простой и более непосредственно связанный с физической средой — «телесная», «физиологическая» жизнь. Таков монистический взгляд на природу человека. Старый дуализм не может удерживаться наряду с ним, но естественно разрешается в нем и исчезает.

Равным образом, если для авторитарно воспитанной психики самое существование мира, как закономерного, т. е. так или иначе организованного целого, необходимо предполагает существование и деятельность особого организатора, обозначаемого как «божество», то для сознания, складывающегося в товарищеской среде, такая предпосылка не только не представляется необходимой, но наоборот, сама образует скорее некоторое противоречие: здесь привычным и, следовательно, нормальным является представление о самоорганизующейся системе. Вместо того чтобы останавливаться на признании некоторой личной власти, управляющей миром, внимание познающего и его усилия здесь направляются на то, чтобы отыскивать формы и способы этой «самоорганизации» мира, отыскивать действительные законы его развития и действительный ход его развития. Никаких внешних для мира сил или законов при этом не требуется и a priori не принимается, принимаются только факты и «вещи» опыта в их взаимодействии. [33]