Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

Такова причинность-энергия, связь коллективно-трудовой практики; проникающая собою познание, как его всеобщий закон. Она совмещает в себе — конечно, в развитом своем виде — все основные моменты высшей техники, будучи закономерностью превращения всех различных сил, живых и мертвых, участвующих в производстве; и в то же время она вполне выражает те потребности мышления, которые вытекают из товарищеской формы сотрудничества. Мы видели, что в противоположность форме авторитарной, которая отражается в коренной разнородности «причины» и «следствия», как начал активного и пассивного, она порождает, тенденцию принимать причину и следствие как однородные по существу, как две стадии одного и того же процесса. Именно таково энергетическое соотношение причины и следствия.

И это совершенно естественно. В общем ряду превращений или замещений различных комплексов опыта, активно-организаторская и пассивно-исполнительская деятельность выступают, подобно всем прочим живым и мертвым активностям, как частные формы энергии, переходящие одна в другую и еще в новые формы, а тем самым однородные по существу. А если раскрыть объективный смысл унаследованного от абстрактной философии понятия «однородность по существу», то и окажется, что за ним скрывается принадлежность всех этих активностей к единой и целостной коллективно-трудовой практике. Таково действительное существо всех явлений.

Мы знаем, что в авторитарной причинности отношение причины и следствия имело большую или меньшую окраску произвола: причина как бы произвольно, подобно акту властной воли, вызывает свое следствие. В метафизической причинности эпохи товарного производства место прежней занимает противоположная ей окраска принудительности — «необходимости». Оттого буржуазная философия, совмещающая в разных пропорциях тот и другой тип мышления, целые века бьется — безысходно и безнадежно — над противоречием «свободы и необходимости» т. е. этих двух концепций причинности. Для коллективизма, товарищески-пролетарского способа познания, невозможны ни окраска произвола, ни окраска принудительности: чувство «произвола» исключается технической закономерностью превращения причины в следствие, чувство «принудительности» — тем, что причина является техническим источником следствия, т. е. в самой их связи уже предполагается живая активность коллектива, для которой и «причина» и «следствие» — лишь частные средства ее проявления и развития.

Марксисты часто пользуются гегельянской формулой «примирения» свободы и необходимости: «свобода есть познанная необходимость». Действительного примирения в этой формуле нет, а есть только смутный намек на него. Познать «необходимость» безысходную, роковую, вовсе не значит стать свободным; и потому для индивидуалиста, стоящего на точке зрения личного «я», не может быть никакого действительного освобождения в обществе, где социальная стихийность всецело господствует над судьбой этого «я». Настоящее разрешение «проклятого вопроса» старой философии о необходимости и свободе достигается вообще не в познании, взятом отдельно, а в сознательном коллективном творчестве, закономерно и планомерно изменяющем мир.

Здесь же находит свое разрешение и другая, фатальная для всей буржуазной философии, противоположность «бытия» и «сознания», или «бытия и мышления», как ее формулируют философы-индивидуалисты, систематически смешивающие социально-идеологический процесс мышления с личным сознанием отдельного человека.

Абстрактное «бытие», самое пустое, самое бессодержательное понятие всей философии, скрывало в своей мертвенно-серой оболочке всю стихийность мира и жизни, все грозные силы природы внешней и социальной, тяготеющие над судьбою человека. А «мышление», это был тот маленький и непрочный, но единственно-драгоценный для индивидуалиста комплекс его переживаний, которому угрожали все стихии, все внешние силы. В «бытии» не было живого смысла, в «мышлении» — реальной силы; и из этой абсолютной несоизмеримости — никакого действительного выхода; а выходы фиктивные, — на пути религиозных фантазий или схоластических самообольщений, не могли, конечно, дать настоящего и устойчивого удовлетворения. Противоречие идеологическое было неразрешимо, потому что за ним скрывалось противоречие практическое, которого вообще посредством слов и мыслей, посредством догматов и рассуждений разрешить невозможно; а возможно только посредством практического же изменения самой жизни.

Это изменение и заключается в сплочении товарищеского коллектива, побеждающего природу в своем трудовом опыте, который есть и бытие коллектива, и познание. Тут бытие получает силу, и она такова: человечество организует вселенную путем борьбы со стихиями. Тут мышление получает реальную силу, и она такова: мышление организует трудовую энергию человечества в борьбе со стихиями. Исчезает нелепая несоизмеримость двух полюсов: мышление, воплощенное в деятельности коллектива, есть могучее бытие; и бытие, отраженное в этой деятельности, есть светлое мышление.

А личность, прежде затерянная, бессильная среди океана стихий физических и социальных, что делается с нею? Ее нет, и она живет тысячею жизней. Ее нет, как отдельного, обособленного центра интересов и стремлений; она живет тысячею жизней, как сознательная, органическая часть разумного, нераздельного целого. Она не затеряна — она знает свое место в системе целого; она не бессильна — опирается на эту систему. «Все за каждого, и каждый за всех» — вот те магические слова, которые разбивают стены и решетки ее старой одиночной тюрьмы.

Рассеиваются, как призраки ночи, нелепые вопросы разорванной жизни. На место каждой пустой абстракции выступает идея, полная яркого, конкретного содержания, на место каждого угнетающего противоречия — возрастающая, активная гармония. И хотя далеко еще не исчезли старые отношения людей, — могут ли, опираясь на них, сохраняться по-прежнему старые формы мысли, опустошенные и противоречивые?

Конечно, нет. Низшее вытесняется высшим, и процесс этот, вначале медленный и мучительный, затем идет все быстрее и легче. Раз уже новый строй понятий успел сложиться — в его рамках с успехом может познаваться и мыслиться также содержание старых форм жизни, — с большим успехом и большей ясностью, чем в рамках прежних понятий. Так, мы уже умеем под оболочкой конкуренции увидеть сотрудничество, за фетишем стоимости рассмотреть кристаллизованную работу людей, за независимыми формально и не сознающими своей связи личностями отыскать коллектив. Вот почему пролетариат может и должен созвать целостное мышление раньше, чем успеет достигнуть целостной организации общества. Классовое самосознание пролетариата есть его идеологическая революция, предшествующая общей социальной . В нем по всей линии происходит, последовательно и неуклонно, разрушение великого фетишизма во всех его видах и проявлениях.