Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

Насколько неразрывна идея «души» с представлением об организаторской функции, это ярко иллюстрируется историей одного из самых странных богословских споров — спора о душе у женщины. В эпоху наибольшего подчинения и порабощения женщин людям наиболее последовательно мыслящим стало казаться неестественным и невероятным, чтобы у женщины была настоящая «душа», т. е. некоторое властное, организаторское начало. На одном из средневековых поместных соборов вопрос был поставлен на голосование и разрешен в благоприятном для женщин смысле — большинством одного голоса.

В значительно позднейшую эпоху, когда перестраивалась уже самая концепция причинности, возникли попытки исключить из числа «одушевленных» предметов также и животных, оставив эту характеристику только за людьми и богами; напр., взгляд Декарта на животных, как на машины.

В науке и философии часто подчеркивается, что для действительного успеха в познании познающему необходимо стремиться к истине и только к ней, не думая о практических ее применениях. И это верно, поскольку вытекает из требования полной концентрации человека на его деле, устранения всего, что могло бы разбивать его внимание. Но отсюда не следует, чтобы познающему надо было представлять себе истину абсолютно «чистой», т. е. бесполезной и голой абстракцией. При производстве любого продукта надо сосредоточивать все внимание на нем самом, но незачем его фетишизировать, как «абсолютный» и самодовлеющий продукт.

Спрос, как известно, зависит и от общественной потребности в данном товаре, и от покупательной силы потребителей. Рынок не знает иной «потребности», кроме той, которая подкреплена надлежащей суммой денег. Поэтому реальная потребность общества к товаре есть только высший предел «спроса», дальше которого спрос ни в каком случае не может идти. Но благодаря общественной организации — разделению классов, частному присвоению, неравномерному распределению собственности и лишенному планомерности распределению груда, самая интенсивная потребность людей, напр., в пище, может соединяться с отсутствием денег на покупку хлеба. Со стороны безработных нет «спроса».

Могучая, боевая религиозность патриархальной и феодальной эпохи постепенно угасает по мере превращения общества в меновое. Только первые поколения мелкой буржуазии, еще сохранившие в себе силой исторического консерватизма много черт патриархального уклада, сохраняли также и прежнюю потребность в единстве мировоззрения — религиозного, потому что иное еще не могло сложиться. Такова мелкая буржуазия Германии и Англии в XVI–XVII веках, ведущая социальную борьбу против феодализма, а частью уже и против капитала, под религиозным знаменем. Но это знамя у нее быстро рвется в кусочки — секты дробятся без конца, а затем самая религиозность утрачивает свой интегральный характер, перестает целостно охватывать жизнь.

В обществе, где практические интересы людей постоянно и непримиримо сталкиваются — каково буржуазное, — решение практических вопросов по большинству голосов является единственным возможными способом избегнуть подавления большинства, нарушения его интересов. Вопрос об истине и заблуждении совершенно иной. Истина есть природное орудие коллективной практики, и следовательно, «истинность» познания, как и пригодность орудия вообще, устанавливается объективно, — без подавления кого-либо, в самой этой практике, независимо от всякого счета, голосов. Многие научные теории, наибольшей части человечества даже неизвестные, которые 9/10 современного населения земного шара, при попытке растолковать им эти теории, признали бы явной нелепостью, остаются, тем не менее, вполне выясненными истинами, потому что оправдываются практически, напр., в научной технике машинного производства.

Есть все основания думать, что и в решении «практических» вопросов метод голосования не всегда будет необходим. Когда социалистическое общество окончательно сложится и перевоспитает людей, когда в нем исчезнут пережитки периода социальных противоречий, создастся живое единство общей для всех цели — развития силы и счастья коллектива, а все частные практическая цели станут лишь средствами для нее, тогда и здесь, вероятно, метод голосования станет излишним, как я старался показать в своей утопии «Красная Звезда». При тожестве конечной задачи и реальном единстве культуры, обеспечивающем глубокое взаимное понимание людей, по любому частно-практическому вопросу настолько же возможно будет единогласие всех знающих и заинтересованных, как в наше время — по вопросу о теории, допускающей проверку на деле.

Замечательное сопоставление мышления метафизического, уже способного по своей природе неопределенно далеко или «бесконечно» развертывать связь своего содержания, с авторитарным, всегда тяготеющим к остановке и завершению, к «последнему звену», представляют знаменитые кантовские антиномии. Все их «тезисы» авторитарного происхождения, все антитезисы — метафизического. Тезисы: мир ограничен в пространстве и времени, ограничен в делимости своих частей; в нем существуют свободно-творческие причины (свобода воли); бытие высшего существа необходимо. Антитезисы: мир бесконечен в пространстве и времени, и бесконечен в делимости своих частой; цепь причин непрерывно-бесконечна, в ней нет места свободной воле, нет такого существа, бытие которого было бы необходимо. Другими словами, в тезисах выражается тенденция авторитарной мысли к ограничению цепи причин и вообще цепи бытия, — произвольный характер авторитарных причин, тяготение к идее высшего авторитета; в антитезисах — бесконечность цепи бытия, причинность только как необходимость, отрицание высшего авторитарного начала. Кант показывает, что тезисы и антитезисы одинаково могут быть доказаны, но это потому, что они исходят из разных понятий, обозначаемых одними и теми же словами, — так сказать, говорят на разных языках. И действительно «язык» авторитарного мышления, конечно, иной, чем метафизического.

Это — интересный случай «диалектического» превращения понятия с переходом первичного содержания в прямо противоположное. Понятие «материи» возникло, как общий символ пассивного, инертного начала, соответствующего «исполнительской» функции в авторитарном сотрудничестве. Здесь же оно, занявши позицию «первопричины», тем самым приобретает существенные черты начала активно-организаторского. (Об исторических условиях, вызвавших этот переход, я писал в статье «Философия соврем. естествоиспытателя», сборник «Очерки философии коллективизма», Спб. 1909).