Ролан Барт - Фрагменты речи влюбленного

2. Может быть, «плакать» — слишком грубое понятие; может быть, не следует сводить все рыдания к одному и тому же значению; может быть, в одном и том же влюбленном имеется несколько субъектов, которые вовлекаются в плач похожими, но отличными друг от друга способами. Что же это за «я» — «со слезами на глазах»? Что это за другой, который однажды оказался «на грани слез»? Кто такой я — «я», который «изливает в слезах всю свою душу» или проливает при своем пробуждении «потоки слез»? Если у меня столько манер плакать, то, возможно, потому, что, когда я плачу, я всегда к кому-то обращаюсь, и адресат моих слез не всегда один и тот же; я подстраиваю способы своего плача под тот тип шантажа, который своими слезами надеюсь осуществлять вокруг себя.

3. Плача, я хочу кого-то впечатлить, оказать на него давление («Смотри, что ты со мною делаешь»). Может быть так, — и обычно так и есть, — что этим способом принуждается открыто принять на себя сострадание или бесчувственность другой; но могу это быть и я сам: я довожу себя до слез, чтобы доказать себе, что боль моя не иллюзорна; слезы — это знаки, а не выражения, Своими слезами я рассказываю историю, порождаю миф о rope и тем самым с ним примиряюсь; я могу с ним жить, поскольку, плача, доставляю себе эмфатического собеседника, который воспринимает наиболее «истинное» послание — послание моего тела, а не языка: «Что такое слова? Куда больше скажет слеза».

Шуберт [162]

ПОВЕДЕНИЕ. Фигура нерешительности: влюбленный субъект с тревогой ставит перед собой проблемы поведения, чаще всего ничтожные, в условиях той или иной альтернативы: что делать? Как поступить?

1. Нужно ли продолжать? Вильгельм, друг Вертера, — человек Морали, надежной науки поведения. Мораль эта на самом деле является логикой: либо одно, либо другое; если я выбрал (маркировал) одно, тогда снова — одно либо другое, и так далее, пока из этого каскада альтернатив не явится наконец некий чистый поступок — чистый от всякого сожаления, всякого колебания. Ты любишь Шарлотту: либо у тебя есть определенные надежды, и тогда ты действуешь; либо их у тебя нет, и тогда ты отступаешься. Таково рассуждение «здравого» субъекта: либо — либо. Но влюбленный субъект отвечает как Вертер: я попытаюсь проскользнуть между двумя членами альтернативы; иначе говоря, у меня нет никаких надежд, но тем не менее… Или иначе: я упрямо выбираю не выбирать, я выбираю свободный дрейф: я продолжаю.

Вертер

2. Мои тревоги о том, как поступить, легковесны, все более и более легковесны — вплоть до бесконечности. Если другой случайно или походя дает мне номер телефона, по которому я смогу найти его в такой-то час, я тут же впадаю в растерянность: должен я или не должен ему звонить? (Бесполезно говорить мне, что я могу ему позвонить, — таков объективный, разумный смысл его сообщения, — поскольку как раз с этим-то разрешением я и не знаю, что делать.)

Легковесно то, что с очевидностью не имеет, не будет иметь последствий. Но для меня, влюбленного субъекта, все новое, все беспокоящее воспринимается не в виде фактов, но в виде знаков, которые необходимо истолковать. С любовной точки зрения, факт получает последствия потому, что он тут же превращается в знак; последствия имеет именно знак, а не факт (своим резонансом). Если другой дал мне этот номер телефона, знаком чего же это служит? Есть ли это приглашение воспользоваться им немедленно, ради удовольствия, — или только при случае, при необходимости? Мой ответ тоже будет знаком, который другой неизбежно станет толковать, вызывая тем самым между собой и мной беспорядочный обмен образами. Все значимо: этим утверждением я попадаюсь в собственную ловушку, связываю себя расчетами, лишаю себя наслаждения.

Подчас я до изнеможения обдумываю эти «пустяки» (как скажут другие); тогда я пытаюсь одним рынком, словно утопающий, отталкивающийся ногой от морского дна, вернуться к спонтанному решению (спонтанность — великая мечта: рай, могущество, наслаждение): ну так позвони ему, раз тебе этого хочется /Но это средство тщетно: в любовном времени нельзя выстроить в линию побуждение и поступок, нельзя их совместить: я не человек мелких acting-out’ов; мое безумие умеренно, незаметно; я тут же пугаюсь последствий, любого последствия: «спонтанен» именно мой страх — мое обдумывание.

Acting-out [163]

3. Карма — это (губительное) сцепление поступков (их причин и следствий). Буддист хочет избегнуть кармы; он хочет приостановить игру причинности; дзэн хочет устранить знаки, игнорировать практический вопрос «что делать»? Я же не перестаю задавать его себе, и предмет моих воздыханий — отмена кармы, то есть нирвана. Поэтому ситуации, которые, по счастью, не требуют от меня брать никакой ответственности за поведение, сколь бы мучительны они ни были, воспринимаются как бы умиротворенно; я страдаю, но по крайней мере не должен ничего решать; любовная машина (машина воображаемого) работает тут сама по себе, без меня; как рабочему века электроники или лентяю с последней парты, мне достаточно присутствовать — карма (машина, школьный класс) шумит передо мною, но без меня. В самом несчастьи я могу — на очень короткий срок — выгородить себе уголок лени.

Дзэн

ПОНЯТЬ. Внезапно ощутив любовный эпизод как узел необъяснимых побуждений и невозможных решений, субъект восклицает: «Я хочу понять (что же со мной происходит)!»

1. Что я думаю о любви? — В общем и целом — ничего. Мне хотелось бы знать, что это, но, будучи внутри, я вижу ее в существовании, а не в сущности. То, о чем бы я хотел знать (любовь), есть та самая материя, которой я пользуюсь, чтобы говорить (любовный дискурс). Рефлексия мне, конечно же, дозволена, но поскольку она тотчас вовлекается в коловращение образов, то никогда не становится рефлексивностью; исключенный из логики (которая предполагает внешние по отношению друг к другу языки), я не могу претендовать на здравомыслие. А потому, веди я дискурс о любви хоть целый год, понятие о ней я могу надеяться лишь ухватить «за хвост» — отдельными проблесками, формулами, неожиданными выражениями, рассеянными по всему великому потоку Воображаемого; я нахожусь в любви на гиблом месте, каковое есть и ее же блистательное место: «Самое темное место, — гласит китайская пословица, — всегда под лампой».

Райк [164]

2. Выйдя из кино, одиноко пережевывая свои любовные проблемы, которые фильм не смог заставить меня забыть, я издаю странный возглас: не «пусть это прекратится!», но «я хочу понять (что со мной происходит)!»

3. Подавление: я хочу анализировать, знать, высказываться на языке, отличном от моего; я хочу представить самому себе свой бред, хочу «взглянуть в лицо» тому, что меня разделяет, рассекает. «Поймите свое безумие» — таков был приказ Зевса, повелевшего Аполлону повернуть лица разделенных (как яйцо, как рябиновая ягода) Андрогинов к разрезу (животу), «чтобы вид их увечья умерил их дерзость». Понять — не значит ли это рассечь образ, разрушить «я», этот надменный орган незнания?