Марк Блок - Апология истории, или Ремесло историка

Век философской «невинности» исторической науки миновал после того, как усилиями теоретиков была продемонстрирована противоречивость и историческая обусловленность самих применяемых историками понятий, когда пришлось задуматься над вопросом о том, какова действительная роль познающего субъекта, т. е. историка, в создании картины прошлого, когда, короче говоря, оказалось все труднее проходить мимо целого комплекса сложнейших методологических проблем. Здесь достаточно упомянуть идеи неокантианцев о специфичности образования исторических категорий и о противоположности (впоследствии, правда, самим Риккертом смягченной до различия) между методом наук о природе и методом наук о культуре; теорию «идеальных типов», «исследовательских утопий», создаваемых историками для изучения и реконструкции прошлого (Макс Вебер); учение об историческом познании как особом роде самосознания цивилизации, к которой принадлежит историк (Кроне, Хейзинга); постулированный с наибольшей последовательностью Шпенглером тезис о принципиальной невозможности научного познания историком иных культур, помимо его собственной, — замкнутых в себе «монад», обладающих глубокой специфичностью и непроницаемых для взгляда извне.

В данном случае не столь существенно, насколько обоснованной была та или иная формулировка этих вопросов (не говоря уже о степени убедительности предложенных на них ответов). Действительно актуальные проблемы исторической науки были поставлены подчас в искаженном виде. Существенно другое: как отразились новые тенденции развития философско-исторической и методологической мысли на самой исторической науке? Оплодотворили ли они ее и привели к более углубленному подходу к истории или же завели в тупик? На этот вопрос, видимо, нельзя дать однозначного ответа.

Нетрудно назвать крупных историков нашего столетия, которые, вкусив от древа новой методологии, увидели одну лишь собственную философскую наготу. Такие авторитеты американской историографии, как Ч. Бирд и К. Беккер, поддавшись влиянию упомянутых выше теорий, декларировали непознаваемость прошлого: историческое познание произвольно и лишено всякой научности, историк творит совершенно субъективно, он не воспроизводит факты прошлого, но создает их, исходя из собственных идей и представлений своего времени. Правда, провозглашенный этими историками и их последователями «презентизм» (жесткая детерминированность представлений о прошлом современностью, мировоззрением историка, зависимость, исключающая объективность и научность исторических знаний) оказался настолько бесплодным для исторической науки, Противоречащим коренным ее предпосылкам, что им пришлось ограничить его применение преимущественно рамками теоретических упражнений; в своих же собственных исследованиях они скорее руководствовались «наивным» подходом к истории, завещанным тем самым позитивизмом, который они столь остроумно и зло поносили в теоретических декларациях. Противоречие между ученым-исследователем и теоретиком-методологом поражает и в другом известном историке — англичанине Р. Коллингвуде. С трудом верится, что автор «Идеи истории», пафос которой — в отрицании возможности истории как науки, и археолог, автор серьезных и вполне реалистических работ о древней Британии, — один и тот же человек!

В атмосфере, созданной такого рода развенчанием исторического знания, на Западе усилилась тенденция изображать историю не столько как науку, сколько как художественное творчество. Участились напоминания, что Клио — муза. Средством постижения прошлого провозглашались не объективные научные методы, а субъективное «вчувствование» в эпоху. Кризис охватил часть зарубежной историографии, либо застрявшей на явно устаревших принципах позитивизма XIX в., либо впавшей, под влиянием новых гиперкритических философских течений, в состояние теоретической растерянности.

Тем не менее этот кризис отнюдь не был всеобщим. Среди западных историков нашлись умы, не поддавшиеся методологической панике и осознавшие необходимость возрождения и обновления истории именно как науки. К их числу в первую очередь относится Марк Блок.

Американский историк, оценивающий положение в современной западной историографии, писал, имея в виду Блока и его последователей: «…Кучка смелых историков во Франции пытается выяснить, остаются ли еще какие-нибудь твердые точки в том текучем мире, в который их так жестоко бросили относительность в естественных науках и релятивизм исторических суждений» [32].

Как и часть упомянутых выше историков, Блок принадлежал к поколению ученых, творчество которых в основном приходится на период между двумя мировыми войнами. Но какой разительный контраст!

Продолжая лучшие традиции исторической мысли, Блок бесконечно далек от тех представителей старой историографии, которые не понимали сложности и противоречивости исторического ремесла. Он неустанно боролся против историков, наивно полагавших, что достаточно ограничиться критикой источников, отделив в них истинное от ложного, для того чтобы извлечь исторические факты и чтобы воссияла истина и картина прошлого была восстановлена во всей своей полноте. Беда этих историков заключалась в том, что они не сознавали, сколь активна мысль ученого в расчленении и организации изучаемого им материала.

Кредо этой историографии предельно четко выражено в знаменитом «Введении в изучение истории» Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобоса, которое открывается определением: «История пишется по источникам» [33]. Итак, историки «составляют историю», которая и есть «не что иное, как обработка документов» [34]. В конце своей карьеры Ланглуа уже не рисковал браться за написание истории и ограничивался чтением лекций, которые представляли простой монтаж исторических текстов. Таким монтажом является и четырехтомная «Жизнь во Франции в средние века» того же Ланглуа, основывающаяся на уверенности ее составителя, что источники заменят историка. Игнорирование проблемы объяснения— самое слабое место старой позитивистской историографии.

Мы сказали: старой историографии. Но эта старая историография не принадлежит лишь прошлому. Блоку приходилось бороться с живым и все еще влиятельным противником. Почти одновременно с «Апологией истории» была написана книга известного французского историка Луи Альфана «Введение в историю». Альфан выступил с обоснованием того метода исторического исследования, которым он, как и многие другие историки, пользовался на протяжении всей своей жизни. Принципы этого метода становятся ясными уже из оглавления книги: «Оценка исторического свидетельства», «Критика свидетельств и установление фактов», «Координация фактов», «Изложение фактов». Факт для него — это сообщение источника. Цель истории — «спасти от забвения факты прошлого», поэтому первая и основная задача ученого— установление подлинности документа, в котором, по убеждению Альфана, непосредственно и целиком запечатлена историческая правда. Историк полностью зависит от исторических свидетельств и только от них. «Там, где молчат источники, нема и история; где они упрощают, упрощает и она; где они искажают, искажает и историческая наука. В любом случае — и это, по-видимому, главное — она не импровизирует» [35].