Иммануил Валлерстайн - Анализ мировых систем и ситуация в современном мире

Давайте теперь обратимся к альтернативной организационной форме, а именно к этно-нациям. Здесь мы тоже можем различить краткосрочные и долгосрочные способы ее использования. В краткосрочном плане формирование «этно-нации» служит, чтобы изменить распределение благ в соответствии с неким произвольно определенным «статусом» —родством, языком, расой, религией, гражданством. Этно-нации защищают или стремятся приобрести привилегию через полные или частичные монополии, выделяя группу и создавая организационную цельность посредством манипулирования культурными символами [101] В неопубликованном докладе Майкл Хегтер доказывает, что Индустриализация не только не уменьшает значения этих факторов, но и ведет к «усилению разнообразия в культурном разделении труда». Он приходит к выводу, что «до тех пор, пока сохраняются существенные экономические различия между регионами и на международном уровне, есть основания ожидать, что будет по-прежнему существовать и культурное разделение труда». См.: Ethnicity and Industrialisation: On the Proliferation of the Cultural Division of Labor (ротапринт), р. 10. .

Этно-национальное сознание является постоянным прибежищем для всех тех, кому классовая организация угрожает утратой относительных преимуществ при нормальной деятельности на рынке и в политическом торге, где доминируют классы. Очевидно, что часто это именно так для высших слоев, которые тем самым оправдывают те или иные версии расистской идеологии. Более того, коль скоро господствующие группы могут вдохновить принятие этно-национализма как основы политических действий, они тем самым достигали той самой трехуровневой структуры эксплуатации, которая помогала сохранять стабильность системы [102].

Но этно-нации, вынужденные полагаться на открыто декретированные монополии, стоят на зыбкой почве. Они слишком заметны в своем открытом вызове универсалистской идеологии приоритетности капиталистического рынка, находящей свое выражение в политической идеологии «либерализма». Как нам всем хорошо известно, сохранение законодательной дискриминации в течение длительного времени возможно. Тем не менее, более устойчивой формой сохранения привилегий является создание существующих de facto, но неформальных привилегий в доступе к негосударственным институциям (образование, занятость, жилье, здравоохранение), в оптимальной форме — через процесс полностью «индивидуального» присвоения преимуществ. Отказываясь от «дискриминации» в конкретных ситуациях «тестирования» того или иного индивида, институция абстрагируется от полноты социальных факторов, требующих учета при оценке различий в достижениях, и тем самым скорее увеличивает, чем сокращает, существующее неравенство [104].

Этот изощренный механизм защиты интересов высшего класса в последние годы стал еще важнее, именно из-за возросших трудностей в использовании более грубых механизмов, что стало результатом все более эффективной организации угнетенных классов. Именно так следует оценивать вновь обозначившийся феномен «институционального расизма», свидетелем которого стал мир в XX в. в результате растущего выражения классового сознания в этно-национальной форме.

Не случайно, что великие социальные революции XX в. (русская, китайская, вьетнамская, кубинская) были в одно и то же время «социальными» и «национальными». Чтобы быть «социальными», они должны были быть и «национальными», в то время как те «революции», которые провозглашались «национальными», не будучи «социальными» (например, революция Гоминьдана), не могли на самом деле защитить национальные интересы. Точно так же не случайно, что угнетенные низшие слои в странах капиталистического центра (негры в США, квебекцы в Канаде, провансальцы во Франции и т. д.) должны были прийти к выражению своего классового сознания в этно-национальных терминах. Строго говоря, это порождает путаницу. Но в выгодах, извлекаемых прихлебателями высшего класса в угнетенных нациях, меньше путаницы, чем в Неудаче рабочего движения стран капиталистического центра представить интересы слабейших слоев пролетариата (обладающих статусом этнических «меньшинств») и таким образом предотвратить растущий разрыв — как объективный, так и субъективный — между интересами рабочих с более высоким и с более низким этническим статусом.

И тем не менее путаница, пусть не столь серьезная, существует. И развитие этно-национальных меньшинств чаще всего приводит к сдвигам в положении привилегированных слоев и к переструктурированию разделительных линий между этно-нациями.

Не оказались ли мы таким образом там же, откуда начинали? Вовсе нет. Мы должны сосредоточиться на центральном вопросе. Капиталистический мир-экономика как целостность — его структура, его историческая эволюция, его противоречия — является ареной социального действия. Фундаментальная политическая реальность этого мира-экономики — классовая борьба, которая, однако, принимает постоянно изменяющиеся формы: открытое классовое сознание в сравнении с этно-национальным сознанием, классы внутри наций в сравнении с межнациональными классами. Если мы думаем об этих формах как о калейдоскопических отражениях базовой реальности, имеющей структуру, которую наблюдатель редко может обнаружить невооруженным глазом (как физик не может без приборов увидеть мир атомов), но такую, которая может быть воспринята как эволюционирующая модель, мы затем сможем ближе подойти к пониманию социальной реальности капиталистической миросистемы, частью которой мы являемся, чтобы лучше и быстрее преобразовать ее.

Когда имеешь дело со сложной постоянно развивающейся крупномасштабной исторической системой, понятия, используемые для краткого, стенографического описания структурных моделей, полезны только в той степени, в какой можно ясно планировать цели их построения, обозначить пределы их применения и точно определить теоретические рамки, в которых они формулируются и выдвигаются.

Позвольте мне, таким образом, сформулировать некоторые посылки, которые я не буду здесь обосновывать. Если вы не готовы признать эти посылки достоверными, то вы и не сочтете очень полезным мой способ использовать понятие «гегемония». Я полагаю, что существует конкретная единая историческая система, которую называю «капиталистическим миром-экономикой», чьи временные границы — с «долгого XVI века» до настоящего времени. Его пространственные границы первоначально включали Европу (или большую ее часть) и Ибероамерику, но впоследствии они расширялись, чтобы наконец охватить весь земной шар. Я полагаю, что эта целостность является системой, то есть что она относительно автономна от внешних сил; или, иначе выражаясь, способы ее функционирования объяснимы в основном с точки зрения внутренней динамики. Я полагаю, что это историческая система, это означает, что она зародилась, развилась и однажды прекратит свое существование (посредством дезинтеграции или фундаментальной трансформации). Наконец, я полагаю, что именно динамика самой этой системы объясняет ее исторически изменяющиеся характеристики. Следовательно, поскольку это система, она обладает структурами, и эти структуры проявляются в циклических ритмах, то есть механизмах, которые отражают и обеспечивают повторяемость образцов. Но поскольку эта система исторична, ни одно из ритмических колебательных движений никогда не возвращает ее к точке равновесия, а вместо этого двигает систему в различных континуумах, которые можно назвать долгосрочными тенденциями этой системы. Эти тенденции в конечном счете должны достичь кульминации, когда станет невозможно восстановление структурных повреждений методами ремонта. Тем самым система идет к тому, что некоторые называют «точками бифуркации», а другие — «переходом количества в качество».