Евгений Богат - Избранное

В «Избранное» Евг. Богата собрано все лучшее, что им создано в жанре философской прозы.

Перечитывая отдельные работы, вошедшие в это издание (каждая из которых, по сути, законченное автономное художественное произведение), отчетливо видишь перед собой единый, протянувшийся на годы и десятилетия авторский монолог, обращенный к невидимому собеседнику, «другу-читателю».

Монолог-беседа, в котором есть и откровенность доверия, и философские раздумья, опирающиеся на знание жизни людей, на собственный нравственный опыт и эрудицию, а главное — любовь к тем, о ком он пишет, за чьи судьбы нередко вступает в бой, твердо веря: людям необходима правда и только правда, чтобы реально сознавать время и себя в нем…

Недавно в журнале «Вопросы литературы» были опубликованы страницы из дневников замечательного советского писателя Николая Сергеевича Атарова. Одна из таких страниц посвящена Евг. Богату. Написана она была, когда он только еще входил в литературу, выпустив две книги — «Мир обыкновенных открытий» (Московский рабочий, 1964) и «Бессмертны ли злые волшебники» (Молодая гвардия, 1967).

«Началось наступление на злого человека, — писал Атаров, — оно идет одновременно в самой нашей общественной жизни и в ее зеркальном отражении: в искусстве, в литературе, в прессе — газетно-журнальной публицистике.

Добрые перешли в атаку, сокрушают „барьер жестокости“. В публицистике это Медынский с его книгой, которую он по праву назвал „трудной“, это Рябинин с книгой „О любви к живому“, Шаров с его педагогическими этюдами. В этом хорошем безуставном „ордене“ есть и еще один надежный боец — Евгений Богат.

…Великолепное качество его книг — они для желающих думать!.. Богат спорит, он полемичен, спорят и его герои. А герои его обыкновенные люди, и те, кто ходит в чудаках, и те, кто — в рационалистах… Удивительное чувство самоосвобождения испытываешь, когда видишь, как охочи думать и охочи спорить его герои: строители дорог, токари, наладчики электронных машин. Как будто сброшены панцирные доспехи — и вот борются, сплелись руками, ногами, торсами живые тела, — как радостно любоваться борьбой, не слыша звона панцирных доспехов.

„Не снижайте мысль“ — девиз Богата».

Н. Атаров писал эти дневники для себя и поэтому его суждения особенно ценны — чистосердечностью и живой заинтересованностью в судьбе молодого собрата по перу.

Не менее ценно и другое: к 70-летию Николая Атарова Евг. Богат написал о нем небольшое эссе, в котором есть несколько, как мне кажется, «личных строк»:

«Нехорошо, когда у человека два лица, но когда одно такое, в котором возрасты жизни играют, как в янтаре напластования веков, — перед нами человек, чья жизнь удалась, потому что он думал не об удаче, а о жизни».

Речь идет о той цельности и единстве жизни и творчества, мысли и сердца, к которым стремится каждый писатель. О той неразделимости духовных голосов — Литературы и самого писателя, которая есть «необходимое и обязательное условие» настоящего творчества. Думается, труду Евгения Богата в литературе присуще это дорогое качество, которое сам писатель формулирует кратко: «Чувствовать себя в человечестве…»

Евг. Богат — один из самых читаемых в нашей стране писателей. О том свидетельствовала и его почта, насчитывающая многие тысячи писем: взволнованных исповедей, рассказов «о времени и о себе»…

«Мне часто кажется, — сказал он однажды, — что письма читателей обогащают меня гораздо больше, чем их авторов, т. е. читателей, — мои книги. И совершенно бесспорно, что если бы не было писем, не было бы книг».

Интересный синтез художественного и творческого анализа действительности отвечает, бесспорно, желанию читателя думать, размышлять.

Я первый раз пишу в газету. И пишу о себе, а это так трудно. Будьте добры, передайте мое письмо благородному и мужественному человеку. Мне так хотелось бы получить честный ответ от чистого сердца на вопрос: стоит ли жить после того, как твое достоинство женщины и человека унизили и растоптали? В чем черпать силы, чтобы жить дальше, если самая большая ценность оказалась медяком, да еще фальшивым?

Вы помните, несколько лет назад шел фильм кажется итальянский, — „Главная улица“? Так вот, у меня в жизни стряслось что-то похожее… Только отличие в том, что жизнь не кино.

Мне двадцать шесть, я окончила химфак пединститута и сейчас работаю в школе в городе Нижнеустинске. Я химичка, как нас называют, но не могу жить без музыки, стихов, без Тургенева и Л. Толстого. Может быть, в этом мое несчастье, я ищу в жизни то, что ушло из нее. Мои любимые герои с детства, с четырнадцати лет, Рудин и Андрей Болконский.

Я рано потеряла родителей и стала жить одна, но не падала духом, верила, что встречу доброго, благородного, мужественного человека. Но время шло, а одиночество становилось все нестерпимей

И вот я, наконец, не одна: он уверял, что любит меня, стоял передо мной на коленях. Он тоже работает в школе, соседней, его зовут Алексей Истомин, математик. Немного странный, но, мне казалось, серьезный и умный. Я думала, ему со мной хорошо. Он болел, я ухаживала за ним.

Я давно читаю вашу газету, в ней печатаются большие, глубокие писатели, может быть, они что-то поймут в этой истории, я ничего не понимаю, чуть не сошла с ума.

Он вечером должен был ко мне переехать, я помогала ему утром собирать вещи. К девяти часам накрыла стол, откупорила вино. В десять его нет, и в одиннадцать, и в двенадцать… Я побежала к нему, увидела в окно — он сидел за столом и что-то писал и улыбался!.. Это было как в „Главной улице“. Чудовищно!

Это был тоже розыгрыш. Только, видимо, не на пари, не для товарищей, а чтобы потешить себя. У меня не было сил даже постучать в окно, я ушла, и мне хотелось умереть.

Я ничего не понимаю, мне очень плохо сейчас, как жить дальше?

P. S. Мне кажется, надо мной смеется весь наш маленький город, тоже как в „Главной улице“. Я иду в школу, опустив голову низко-низко…»

Решено было, что поеду к Т. И. Малявиной я.

— Большие, глубокие писатели вряд ли оторвутся от письменного стола ради этого случая, — кривя иронически губы, говорил мне редактор. — Думаю, что вы разберетесь не хуже. С богом!

Ехать мне не особенно хотелось, и я не торопился. Письмо Т. И. Малявиной и трогало меня по-человечески, и отталкивало.