Фредерик Коплстон - История средневековой философии

Это различие не является, конечно, реальным различием между двумя отдельными сущностями. Но это и не просто умственное различие в том смысле, что оно обусловлено исключительно границами и установкой конечного человеческого ума. Оно есть различие между разными "формальностями" одной и той же реальности. Существует, например, формальное, но объективное различие (distinctio formalis а parte rei) между божественным разумом и божественной волей.

Скот не ограничивал применение своего "формального различия" божественными атрибутами. Он находил такое различие, например, между человеческой природой Тома и его "этостыо", его, как он мог бы сказать, Томостью[ 396]. Правда, весьма трудно отчетливо понять, что именно подразумевается под distinctio formalis a parte rei, но общий принцип, на котором основывается Скот, достаточно ясен. Относительно божественных атрибутов Генрих Гентский, который обыкновенно интересовал Скота гораздо больше, чем Фома Аквинский, утверждал, что различие между ними является чисто умственным. Скот же считает, что эта теория угрожает объективности наших утверждений о Боге. Поэтому он пытается найти в Боге объективное основание для проводимых нами различении[ 397] и признает существование различия, которое меньше реального различия, но больше различия чисто умственного. В Боге наличествуют разные "формальности" - такие, как разум и воля, хотя они не являются ни отделенными, ни отделимыми сущностями. Трудно понять, как можно совместить объективные различия в божественной природе с утверждением о божественной простоте; однако, во всяком случае, ясно, что Скот пытается подвести под представление о Боге некое объективное основание.

Переходя от Бога к человеку, можно отметить, что, согласно Скоту, философ может доказать, что рациональная, или разумная, или мыслительная, душа человека есть субстанциальная форма человеческого организма, внутреннее начало жизни, движения, ощущения, понимания и воления.

Исходя из теологических соображений, Скот не отказывался, правда, от старой теории особой "формы телесности"[ 398].

Однако он совершенно не принимал представления о разумной, или мыслительной, "части" человека как об отдельной субстанции, которая неким таинственным образом соучаствует в человеческом разумении или делает его возможным. Данная теория, приписывавшаяся "этому проклятому Аверроэсу" (Ltе maledictus Averroes), была, как говорил Скот, непонятна ни самому Аверроэсу, ни кому-либо из его последователей[ 399]. Если бы она была верна, мы не могли бы говорить о разумении того или иного человека. Ибо человек как таковой был бы не чем иным, как своего рода высшим неразумным животным.

Однако Скот не был готов признать, что философ может доказать бессмертие человеческой души. Взывать к Аристотелю бессмысленно - ведь его мнение по меньшей мере невразумительно. "Он говорит по-разному в разных местах, и он придерживался разных принципов, и из одних, похоже, следует одно заключение, а из других - прямо противоположное"[ 400]. Что касается доказательства того, что действие разума выходит за пределы способности чувства и не зависит от какого-либо органа таким же образом, каким зрение зависит от глаз, то оно неубедительно. Если верно, что деятельность разума не зависит от состояния конкретного органа, то отсюда следует, что разумная душа не может погибнуть таким же образом, каким некая способность чувства уничтожается с разрушением конкретного органа. Однако это не могло бы служить доказательством, что, когда после смерти сложный организм распадается, форма сложной субстанции не перестает существовать. Может быть, более вероятно, что она не гибнет. В пользу бессмертия можно выдвинуть убедительные вероятностные доводы. Но они не равнозначны строгому доказательству. Во всяком случае, убедительные доводы можно выдвинуть и против бессмертия.

Что касается доводов, основывающихся на естественном желании не умирать и сохранить жизнь, то они обладают малой доказательной силой. Если говорить о биологических интуитивных склонностях, то и животные могут остерегаться того, что угрожает их существованию. Но отсюда не следует, что они бессмергны. Если же мы говорим о сознательном желании не умирать или уцелеть после смерти, то это, возможно, чрезмерное или тщетное желание. Человеческие существа могут, в конце концов, желать того, что недостижимо. Дабы показать, что это желание в порядке вещей и будет исполнено, следует прежде всего показать, что жизнь после смерти возможна. По той же причине ни один довод, основывающийся на необходимости воздаяния в загробной жизни, не может быть строго доказательным, даже если имеет какую-то убеждающую силу, - ведь нужно сначала доказать, что существует загробная жизнь, в которой воздаяние может быть осуществлено.

Скот не отрицает бессмертия. Он утверждает лишь, что не существует философского доказательства бессмертия.

Оно относится к crecimia, к тем истинам, которые принимаются на веру подобно тому, как некоторые божественные атрибуты являются предметом веры. Возможно, Скот стремится ограничить сферу философского доказательства тем, в обосновании чего, по его мнению, преуспела нехристианская философия. Но, утверждая, что бессмертие не может быть философски доказано, он не просто говорит как об историческом факте, что тот или иной греческий или мусульманский философ не доказал бессмертия или не верил в него. Ведь он указывает основания для утверждения, что философские аргументы, выдвинутые предшествующими христианскими мыслителями, не равнозначны строгим доказательствам.

Есть у человека свойство, на котором Скот решительно настаивает, - это свобода. По его мнению, воля является сущностно свободной силой. Разум не таков, ибо разум не может не согласиться с истинностью высказывания, если эта истина им постигнута, тогда как воля остается свободной всегда, даже на небесах. Поскольку, следовательно, Скот высоко ценит свободу, то в схоластическом споре о соотносительном достоинстве разума и воли он отдает первенство воле. Кроме того, воля есть седалище любви. А любовь к Богу превосходит знание о нем. В конце концов, что хуже - ненавидеть Бога или не знать его?

Спор о сравнительном достоинстве разума и воли в наши дни вряд ли вызовет большой энтузиазм, во всяком случае, если выражать его в таких терминах. Но проблему, разумеется, можно сформулировать иначе. Можно сказать, что Скот придает особое значение волевой и эмоциональной стороне жизни человека. Он рассматривает свободу как самую поразительную характеристику человека, а любовь - как его наивысшую деятельность. Аристотель, великий языческий философ, превыше всего ставил умственную деятельность человека, а наилучшим представителем человеческого рода был для него философ и ученый. С точки зрения Скота, человек, который любит самым подлинным и глубоким образом, проявляет человеческое совершенство в его наивысшей степени.