Анатолий Иванов - Заратустра говорил не так.

Индийская теория кармы и перевоплощений лучше любой другой объясняет индивидуальные несчастья (будь с ней знаком Ф.М.Достоевский, его не мучили бы вопросы Ивана Карамазова), но Индия не знает главный источник зла, не знает Дьявола. [Боги, брахманы, люди, стр.316.] Иран лучше всех знал Дьявола, но не знал перерождений и кармы. Объединение этих двух идей на иранской почве я вменяю в заслугу Мани, хотя у меня и воротит с души от того пессимистического соуса, которым он полил свое творение. Только при соединении этих идей получится религия, которую можно назвать идеальной.

Однако бессмертие, чередующееся со смертями, справедливо не казалось индусам достаточно привлекательной перспективой. Они стали искать выхода из круговорота рождений и смертей, именуемого сансарой, и этот поиск стал главным направлением индийской религиозной мысли. Просвет заметен уже в Катха-упанишаде:

«Тот, кто живет неразумно, без мыслей, кто всегда запятнан, тот не достигнет того места и вернется в сансару, но тот, кто живет разумно, с мыслями, кто никогда не запятнан, тот достигнет того места, откуда не рождаются вновь». Что же это за место?

В поисках первоосновы бытия, индийские мыслители пришли в Упанишадах, называемых также Ведантой, т.е. завершением Вед, к понятию двуединой сущности этой первоосновы, выражаемой терминами атман и Брахман. Эти категории – важнейшие в индийской религиозной философии, именно через них индусы пришли к монотеизму.

Атман и Брахман – постоянная тема бесед и споров индийских мудрецов в Брахманах, Араньяках и Упанишадах. В «Татападха-брахмане» говорится: «Пусть почитают этот, состоящий из мысли атман». «Я стану этим атманом, покинув этот мир». Можно подумать, что атман – это посмертная форма чисто духовного существования. Но в «Айтарейе-араньяке» «земля, ветер, воздух, воды, небесные тела – все это атман... Все возникает из него. Все завершается в нем». Атман в животных достигает большей чистоты, чем в растениях, в человеке – большей, чем в животных. Здесь атман уже – мировая сущность, находящая все более чистое выражение по мере развития живой природы и выделения из нее человека.

Классический диалог происходит в Чхандогья-Упанишаде между Уддалакой и его сыном Шветакету. Уддалака просит сына разломить плод смоковницы, потом зерно внутри него и спрашивает: «Что видишь ты?». «Ровно ничего, господин». «Это тонкая часть, которой ты, дорогой мой, не замечаешь. Из нее, дорогой мой, из этой тонкой части, возникла вся эта большая смоковница... Эта тонкая часть есть весь мир, это – истина, это – атман, это ты, Шветакету» (Тат твам аси).

Таким образом, атман первоначально – индивидуальная человеческая душа, позже – всеобщая душа, абсолютное сознание, первичная реальность в ее субъективном выражении, тогда как объективным выражением той же первоосновы является первичная субстанция, Брахман. «Брахман – перворождение этой вселенной», – говорится в Шатапатхе – брахмане. «Брахманом был вначале этот мир. Он создал из себя богов». «То, что названо словом Брахман, тождественно пространству вне человека, внутри человека и в сердце», – поясняет Чхандогья-упанишада. «Этот мир есть Брахман». И одновременно – «атман есть Брахман».

Если попытаться дать краткое резюме, то Брахман – субстанция мира, а атман – душа мира. То и другое находится в неразрывном единстве. Этот мир, все предметы и явления природы, в том числе человек, вышли из Атмана-Брахмана; всему в этом мире уготован возврат в лоно атмана-Брахмана. Этот круговорот бытия может быть прекращен: человек (его душа) может безвозвратно уйти в субстанцию, слиться с атманом-Брахманом, раствориться в нем. В этом состоит цель существования человека вообще. [Древнеиндийская философия, стр.17.] Брихадараньяка-упанишада описывает это состояние так: «Как тот, кого обнимает любимая женщина, перестает осознавать, что снаружи, а что внутри, так и тот, кого обнимает атман познания, перестает осознавать, что снаружи, а что внутри. Он в таком состоянии, в котором все его желания исполнились, атман его единственное желание, нет больше ни желаний, ни забот. Тогда отец больше не отец, мать не мать, миры не миры, боги не боги, Веды не Веды. Тогда вор больше не вор, убийца не убийца, отверженный не отверженный, шандала не шандала, нищенствующий монах не нищенствующий монах, аскет не аскет. В этом состоянии он не думает больше ни о заслугах, ни о грехах, потому что все заботы его сердца остались позади». Знаменитый А.Швейцер, будучи замшелым христианином, назвал это состояние «умиранием в мертвом боге», [A.Schweizer. Das Christentum und die Weltreligionen. Munchen. стр. 34.] но он просто не мог подняться выше представлений о человекообразном боге, которые индусы считают примитивными. С.Радхакришнан писал: «Антропоморфические идеи должны исчезнуть. Они дают вам заменителя бога, а не истинного живого бога... При всей эмоциональной ценности личного бога истина выдвигает другой образец и требует другого объекта поклонения». «Личность – это ограничение, но поклоняться можно только личному богу». С.Радхакришнан сознавал, что «религия без личного бога может существовать лишь для немногих строго логически мыслящих людей, которые хотят довести свои принципы до крайних выводов». «Такая религия кажется человеку, который не дошел до нее и не почувствовал ее могущества, слишком холодной или слишком умственной, зато ни одна другая религия не может быть оправдана с философской точки зрения». [С.Радхакришнан, цит.соч., стр.75, 77-78.]

Монотеизм Упанишад, принявший форму имперсонализма, был действительно религией интеллектуалов-брахманов, но не народных масс. Чтобы приобщить народ к монотеизму, в Махабхарату была сделана вставка, популярно излагающая учение Упанишад. Изложено оно устами Кришны, но в данном случае можно отвлечься от всех отрицательных черт этого персонажа, поскольку названную вставку вполне можно рассматривать совершенно независимо от контекста Махабхараты. Речь идет о знаменитой Бхагавадгите.

Когда перед решающей битвой на Курукшетре вождь Пандавов Арджуна объезжал свои войска, он вдруг не ко времени впал в пацифизм. «Не нахожу я, говорит, блага в убийстве своих родных. Их убивать не желаю, даже за власть над тремя мирами, не то, что за блага земные». Ну тут Кришна, который управлял его боевой колесницей, и врезал ему по мозгам.

«Не скорбит познавший ни о живом, ни об усопшем, – стал поучать Арджуну Кришна. – Ибо я был всегда, также и ты, и эти владыки народов. И впредь все мы пребудем вовеки». «Кто думает, что он убивает, или кто полагает, что убить его можно, оба они не знают: не убивает он сам и не бывает убитым». «Он никогда не рождается, не умирает; не возникая, он никогда не возникает; не рожденный, постоянный, вечный, он древний, не умирает, когда убито тело. Как обветшавшие сбросив одежды, новые муж одевает иные, так обветшавшие сбросив тела, в новые входит иные носитель тела».