Джордано Бруно - Философские диалоги

Чикада. Несомненно, что подобно тому, как существуют ступени природы и существ, так существуют, соответственно этому, и ступени умопостигаемых видов и величий любовных страстей и энтузиазма.

Чикада. На следующем щите изображена голова с четырьмя лицами, дующими в четыре угла небес; здесь в одной теме изображены четыре ветра, над которыми стоят две звезды, а посредине – изречение: Новые бури Эолии. Хотелось бы узнать, что это означает.

Тансилло. Мне кажется, что смысл этого девиза соответствует смыслу предыдущего. В самом деле, как там в качестве объекта утверждается бесконечная красота, так и здесь выявляется многообразие надежд, терпений, страстей и желаний. Поэтому я считаю, что эти ветры должны означать вздохи, о которых мы узнаем, прочитав стихи:

Аврорины, Астреевы сыны,

Колеблющие небо, землю, море, —

Вы непокорства все еще полны?

Вы все еще с богами в гордом споре?

Прочь из пещер Эолии! Должны

Вы путь себе искать в ином просторе:

Я вам велю вместиться в эту грудь,

Чтоб в горестях она могла вздохнуть!

Вы, от кого морям покоя нет,

Вы, двигатели бурь их и волненья,

Одно вам может дать успокоенье:

Двух звезд губительно-безвинный свет,

Которые, открыты иль сомкнуты,

Вернут покоя вам и гордости минуты.

Мы ясно видим здесь, что нам представлен Эол, говорящий ветрам, что они, по его словам, не могут быть им успокоены в Эолийских пещерах, но лишь двумя звездами в груди Энтузиаста. Две звезды означают здесь не два глаза на прекрасном лице, но два воспринимаемых вида божественной красоты и доброты этого бесконечного сияния, которые так влияют на интеллектуальное и разумное желание, что побуждают Энтузиаста дойти до бесконечного желания того, чему так бесконечно велико, прекрасно и благостно обучает этот превосходный свет. Ведь любовь, будучи до некоторой степени оконченной, насыщенной и установившейся, станет обретаться не около видов божественной красоты, но близ иных обличий; пока же она будет идти, стремясь все выше и выше, она сможет сказать себе, что вращается вокруг бесконечности.

Чикада. Удобно ли обозначать воздыхание через вдыхание? Почему ветры являются символом желания?

Тансилло. Кто из нас в этом состоянии вдыхает, тот вздыхает и вместе с тем дышит. Поэтому жар воздыхания обозначен этим иероглифом сильного дыхания.

Чикада. Но между воздыханием и дыханием есть разница.

Тансилло. Потому-то они и не обозначаются одно другим, как то самое через то же, но лишь как подобное подобным.

Чикада. Все же развейте вашу мысль!

Тансилло. Итак, бесконечное вдыхание, выраженное посредством вздохов и обозначенное ветрами, подвластно не Эолу в Эолии, но названным двум светочам. Они не только в высшей степени невинны, но и чрезвычайно милостиво убивают безумца, заставляя его в глубокой страсти умирать, созерцая все прочее. Они, находясь взаперти и в укрытии, делают его бурным, а становясь открытыми, делают его спокойным. Ведь в ту пору, когда глаза человеческой мысли заволакиваются в нашем теле туманным покровом, душа с большей силой делается взволнованной и опечаленной, чем, разрываемая и толкаемая, она делается возвышенной и спокойной, насколько надо, чтобы удовлетворить требованиям своей природы.

Чикада. Как может наш конечный ум следовать за бесконечным объектом?

Тансилло. Благодаря имеющейся в нем бесконечной мощи.

Чикада. Но она тщетна, если когда-либо станет действовать.

Тансилло. Она была бы тщетной, если бы сопутствовала конечному действию, в котором бесконечная мощь была бы исключена, а не сопутствовала бесконечному действию, где бесконечная мощь является положительным совершенством.

Чикада. Если человеческий ум по природе и действию конечен, как и почему возможность его бесконечна?

Тансилло. Потому что ум вечен и оттого всегда наслаждается и не имеет ни конца, ни меры своему счастью; и потому-то, так же как он конечен в себе, так он бесконечен в объекте.

Чикада. Какая разница между бесконечностью объекта и бесконечностью возможности?

Тансилло. Эта последняя бесконечно-конечна, первый же бесконечно-бесконечен. Однако вернемся к исходному месту, изречение там гласит: Новые ветры Эолии; это позволяет предположить, что все ветры (в бездонных пещерах Эола) обратились бы во вздохи, если бы мы смогли сосчитать те, которые проистекают от страсти, движимой без конца желанием высшего блага и бесконечной красоты.

Чикада. Рассмотрим-ка теперь пылающий факел, вокруг которого в надписи значится: На жизнь, а не на час.

Тансилло. Постоянство в такой любви и горячее желание истинного блага, которыми пылает в нынешнем временном состоянии Энтузиаст, показаны, думается мне, в следующем стихотворении:

Уходит из дому крестьянин рано,

Едва встает с груди Востока день;

Когда ж начнет жечь солнце слишком рьяно,

Томимый зноем, он садится в тень.

И снова до вечернего тумана

Он трудится в поту, изгнавши лень;

Потом он спит. Я ж не смыкаю очи

Ни на заре, ни в полдень, ни средь ночи.

Затем, что два пылающих луча,

Что взоры солнца мне бросают,

С пути души моей не исчезают;

Их ярость неизменно горяча

И, волею судьбы моей, жжет властно

Мне горестное сердце ежечасно.

Чикада. Это стихотворение – скорее в соответствии с действительностью, чем по существу объясняет смысл изображения. Тансилло. Мне ни к чему стараться, чтобы дать вам увидеть, в чем тут сущность: чтобы заметить ее, нужно лишь вглядеться с большей внимательностью. Очи солнца – это лучи, с помощью которых божественная красота и доброта являют себя нам. И они – пылающие, так как не могут быть восприняты умом без того, чтобы вследствие этого не возжечь страсть. Два луча солнца – это два вида откровения, которые теологи-схоластики называют утренним и вечерним. Отсюда наша умственная работа, наша просветительница, как воздух-посредник, доводит эти два откровения до нас или в добродетели, которая восторгается ими в самой себе, или же в действии, которое рассматривает их по результатам. Горизонт, путь души в этом месте есть часть высших сил, где смелой восприимчивости ума помогает мужественный толчок страсти, обозначенный в виде сердца, которое, пылая, всегда печалится; поэтому все плоды любви, которые мы можем собрать в этом состоянии, не настолько сладки, чтобы не быть связанными с некоторой печалью, во всяком случае с той, что проистекает от сознания неполного использования. Так сугубо бывает в плодах физической любви, условия которой я не смог бы выразить лучше поэта-эпикурейца: