Ален Роб-Грийе - Соглядатай

Остальные действующие лица и так уже были неподвижны. Как только несмелые перемещения девушки – продолжать которые при таких обстоятельствах было бы слишком рискованно – тоже прекратились, вокруг все застыло.

Все молчали.

Официантка смотрела на пол у себя под ногами. Хозяин смотрел на официантку. Матиас видел взгляд хозяина. Трое моряков смотрели в свои стаканы. Ничто не выдавало пульсации крови в венах – только небольшое подрагивание.

Вряд ли можно с точностью определить, сколько времени это длилось.

Прозвучали слова. Но вместо того, чтобы нарушить молчание, эти два слога во всех отношениях составляли с ним единое целое:

– Ты спишь?

Голос был строгим, глубоким и слегка певучим. И хотя слова эти были произнесены без гнева, почти тихо, под притворной мягкостью они таили неведомую угрозу. А может статься, что наоборот, именно в кажущейся угрозе звучало скрытое притворство.

Исполнение приказа происходит с немалой задержкой – как будто он долго летел откуда-то издалека, через песчаные равнины и стоячие воды, – когда девушка вновь, не поднимая головы, боязливо двинулась в сторону того, кто только что произнес слова. (Заметил ли кто-нибудь, как он шевелил губами?) Подойдя к нему – когда их разделяло меньше шага – расстояние его вытянутой руки, – она наклонилась, чтобы поставить бутылку на место, открывая изгиб обнаженной шеи, в основании которой виднелся чуть выступающий позвонок. Затем, распрямившись, она принялась сосредоточенно и тщательно протирать только что вымытые стаканы. Снаружи, за стеклянной дверью, за мощеной дорогой и полоской ила воды порта переливались на солнце в танцующих бликах: ромбовая мозаика расстилалась по волнам языками готического пламени, линии то внезапно и судорожно сжимались, превращаясь на миг в яркую вспышку света, то вновь так же быстро вытягивались в длинные горизонтали, которые тут же опять рассыпались ломаными зигзагами, неторопливо играя в бесконечные сочетания фигур, плавно и незаметно перетекающих одна в другую.

Над столиком, где сидели моряки, сквозь сжатые зубы просвистел ветерок, за которым вскоре последовали и слова.

По слогам, настойчиво, но вполголоса: «…следовало бы…» – сказал самый молодой из них в продолжение какого-то давно начатого долгого спора. «С ней следовало бы…» Молчание… Легкий присвист… Его прищуренный в напряженном поиске взгляд исследовал темный угол, в котором находился задвинутый туда китайский бильярд.

– Даже не знаю, что с ней следовало бы сделать.

– Да-а уж! – уже громче, растягивая начальный слог, произнес другой – тот, что сидел рядом.

Третий, который сидел напротив, залпом выпил остатки вина из своего стакана и сказал примирительно, поскольку предмет разговора стал его утомлять:

– Выпороть… И тебя тоже.

Они замолчали. Хозяин заведения скрылся в проеме двери за стойкой. В быстром взмахе ресниц Матиас успел разглядеть большие темные глаза девушки. Он отпил глоток. Она закончила протирать стаканы; чтобы как-то занять руки, она сложила их за спиной, как будто поправляя развязавшиеся ленты своего передника.

– Кнутом! – снова прозвучал голос самого молодого. Он произнес эти два слога, сухо просвистев их сквозь зубы, а затем повторил то же слово, но более неуверенно – как бы мечтательно.

Матиас заглянул вниз, в желтую и мутную глубину алкогольного напитка, стоящего перед ним. Он увидел свою правую руку, лежащую на краю стойки, слишком давно не стриженные и ненормально заостренные ногти.

Засунув руку в карман куртки на овечьем меху, он нащупал там веревочку. Он вспомнил о чемодане, стоящем у него под ногами, о цели своего путешествия и о том, что его ждет работа. Но хозяин заведения куда-то отлучился, а у официантки вряд ли с легкостью найдется сто пятьдесят или двести крон. Двое из собутыльников явно принадлежали к той категории людей, которые не станут покупать наручные часы; что же касается самого молодого, то он не переставая твердил что-то про неверность своей жены или невесты, так что отвлечь его от этой мысли было бы непросто.

Матиас допил свой абсент и, позвякивая в кармане мелочью, сделал вид, что собирается расплатиться.

– Три кроны семь, – сказала девушка.

Вопреки его ожиданию, она заговорила естественно, без тени смущения. Абсент был недорогим. Матиас разложил на прилавке три серебряные кроны и семь медных монеток, затем прибавил еще новенькую монету в полкроны:

– Это тебе, малышка.

– Спасибо, месье.

Она собрала все деньги и бросила их вперемешку в ящик кассового аппарата.

– А хозяйки нет? – спросил Матиас.

– Она наверху, месье, – ответила девушка.

В проеме двери, ровно на том же самом месте – не посередине, а у правого ее косяка, – как будто он так и стоял там, никуда не отлучаясь, вновь нарисовался силуэт хозяина кафе. Лицо его оставалось неизменным: замкнутым, жестким, восковым, в нем читалась враждебность, а может быть, озабоченность – или всего лишь отрешенность – как кому нравится; с тем же успехом ему можно было бы приписать самые черные намерения. Официантка нагнулась, чтобы убрать под прилавок чистые стаканы. По другую сторону двери морские блики переливались на солнце.

– Прекрасный денек, – сказал Матиас.

Он наклонился и взял чемодан в левую руку. Сейчас ему не терпелось выйти поскорее на улицу. Раз уж никто ему не отвечает, он не будет настаивать и уйдет.

– Этот господин хотел бы видеть мадам Робен, – раздался в этот момент спокойный голос девушки. Воды порта, залитые солнцем, сверкали нестерпимым блеском. Правой рукой Матиас потер глаза.

– Насчет чего? – спросил хозяин.

Матиас повернулся к нему. Это был очень высокий, плечистый человек – почти великан. Ощущение мощи, которое исходило от него, еще больше усиливалось благодаря тому состоянию неподвижности, из которого он никак не мог выйти.

– Это месье Робен, – пояснила девушка.

Матиас поклонился, любезно улыбаясь. На этот раз хозяин ответил на его приветствие, но едва заметным кивком. На вид он был примерно того же возраста, что и Матиас.

– Я знавал когда-то одного Робена, – начал Матиас, – когда был еще совсем мальчишкой, лет тридцать назад… – И принялся делиться весьма расплывчатыми школьными воспоминаниями, которые можно было бы отнести к кому угодно на этом острове. – Робен, – добавил он, – это был такой здоровяк! Жан, кажется, его звали. Жан Робен…

– Мой кузен, – сказал хозяин, качая головой. – Не такой уж он был здоровяк… В общем, он уже умер.

– Да ну?

– В тридцать шестом, умер.

– Неужели? – воскликнул Матиас, внезапно опечалившись.

Его симпатия к этому выдуманному Робену заметно увеличивалась благодаря тому обстоятельству, что теперь он не рисковал случайно встретиться с ним, рассказывая свои байки. Как бы невзначай он упомянул свою фамилию и попытался разговорить собеседника, чтобы расположить его к себе.