Ален Роб-Грийе - Соглядатай

Сам же пароход во время отлива располагается так низко, что с палубы невозможно разглядеть ничего, кроме уходящей прямо к набережной отвесной стены мола, другой конец которой неподалеку от маяка обрывает причальный спуск (пологий склон, подножие которого завершается поверхностью более гладкой, отполированной водой и наполовину покрытой зеленоватыми мхами), находящийся все на том же расстоянии, как будто корабль стоит на месте, никуда не двигаясь.

Однако, присмотревшись внимательнее, можно было заметить, как неуловимо приближается каменный край пристани.

Утреннее солнце, как обычно, подернутое легкой дымкой, лишь слегка обозначило тени, которые, однако, достаточно ясно разделяли склон на две симметричные части – одну потемнее, другую посветлее, так что один из их острых клювов был направлен вниз, к подножию причального спуска, по откосу которого поднималась и плескалась среди водорослей вода.

Пароходик и сам продвигался к возникающему из темноты каменному треугольнику наискось, да к тому же так медленно, что, казалось, он вот-вот совсем остановится.

В укромном углу возле причального спуска размеренно и ровно – несмотря на легкие колебания амплитуды и ритма, заметные для глаза, но не превышавшие десятка сантиметров или двух-трех секунд, – то поднималось, то опускалось море. В нижней части наклонной плоскости вода попеременно то скрывала, то вновь обнажала толстые пучки зеленых водорослей. Время от времени, с несомненной регулярностью, периоды которой, впрочем, плохо поддавались вычислению, это убаюкивающее покачивание нарушалось волной посильнее: две водные массы, идущие навстречу друг другу, сталкивались, всплеснув как пощечина, и несколько пенных брызг у стены взметались немного выше.

Борт судна по-прежнему двигался параллельно краю причала; расстояние, которое их разделяло, мало-помалу все-таки сокращалось по мере того, как продолжалось – во всяком случае должно было продолжаться – его поступательное движение вдоль пристани. Матиас попытался найти какой-нибудь ориентир. В углу возле причального спуска, у бурой каменной стены, поднималась и опускалась вода. На таком удалении от берега на ее поверхности не виднелось тех мелких остатков мусора, которые загрязняют порты, оседая на дне. Водоросли, покрывающие нижнюю часть причального спуска, – то поднимаемые, то вновь опускаемые волной, – были свежими и блестящими, как будто выросли в морских глубинах; должно быть, им не приходилось надолго оставаться на открытом воздухе. Каждая небольшая волна увлекала за собой вверх свободные концы стеблей, а затем сразу же возвращала обратно на залитые водой камни, бросая их, как груду безвольно поникших спутанных лент, тянущихся в сторону пологого склона. Время от времени вода приливала немного сильнее, затопляя склон чуть выше, а затем скатывалась с него, оставляя в выемке между камнями крохотную сверкающую лужицу, в которой несколько секунд отражалось небо, а потом она сразу высыхала.

Наконец на дальней от себя вертикальной стене Матиас выбрал знак в форме восьмерки, выдолбленный достаточно отчетливо, чтобы служить ориентиром. Эта отметина находилась как раз напротив него, то есть в четырех-пяти метрах слева от той точки, где склон причала выходит из воды. Внезапный подъем волны скрыл ее из виду. Через три секунды, когда Матиас снова увидел место, с которого он старался не спускать глаз, у него уже не было полной уверенности в том, что он узнает замеченный им рисунок; на камне были всякие другие неровности, так же похожие и одновременно совсем не похожие на те два маленьких, соединенных друг с другом кружочка, вид которых он запомнил.

Вдруг что-то упало с вершины мола и осталось на поверхности воды: это был бумажный комок, по цвету напоминающий пачку обычных сигарет. В укромном углу уровень воды поднимался, в то время как с наклонной плоскости спуска откатывалась волна посильнее. Их очередное столкновение пришлось как раз на шарик синей бумаги, который погрузился в воду, всплеснув, как пощечина; у вертикальной стены взметнулись несколько пенных брызг, а пучки водорослей вновь скрылись в мощной волне, которая затем добралась и до впадинки, выщербленной в каменной кладке.

Волна сразу отхлынула; мягкие водоросли распластались на мокром камне, протянувшись вдоль него, в сторону пологого склона. Внутри светлого треугольника в маленькой лужице отражалось небо.

Но еще прежде, чем она успела окончательно высохнуть, сверкание лужицы внезапно померкло, как будто на нее легла тень какой-то большой птицы. Матиас посмотрел наверх. Серая чайка, подлетевшая сзади, снова так же невозмутимо и медленно начала описывать в воздухе ту же горизонтальную траекторию: концы ее неподвижных крыльев были слегка опущены, голова повернута вправо, круглый глаз устремлен на воду – или даже на корабль, а может, и вовсе ни на что.

Но если тень, промелькнувшая над лужицей, и была тенью чайки, то во всяком случае не этой, судя по их взаимному расположению.

Внутри светлого треугольника ямка на дороге подсохла. У нижнего края причала вода, поднимаясь, выбрасывала водоросли наверх. В четырех-пяти метрах левее Матиас заметил выдолбленный знак в форме восьмерки.

Это была лежащая восьмерка: два одинаковых кружка диаметром чуть менее десяти сантиметров соприкасались друг с другом боками. В центре этой восьмерки виднелось красноватое утолщение, похожее на ржавый стержень, оставшийся от железного болта. Два кружка по обеим сторонам от него, вероятно, со временем были выдолблены на камне кольцом, которое крепилось к стене вертикально при помощи болта и во время отлива свободно раскачивалось волной то вправо, то влево. Очевидно, к этому кольцу когда-то привязывали канаты, чтобы пришвартовать корабль к причалу.

Но кольцо было расположено так низко, что наверняка почти всегда оказывалось под водой – иногда даже на глубине нескольких метров. С другой стороны, его скромные размеры, казалось, не соответствовали толщине обычно используемых канатов даже для швартовки маленьких рыбацких лодок. К нему можно было привязывать разве что прочные бечевочки. Повернувшись на девяносто градусов, Матиас перевел взгляд на толпу пассажиров, а затем опустил глаза, уставившись на корабельную палубу. Эту историю ему часто рассказывали. Был дождливый день; его оставили дома одного; вместо того чтобы делать на завтра домашнее задание по арифметике, весь день он провел у окна, выходящего во двор, рисуя морскую птицу, которая села на один из столбов ограды в конце сада.

Был дождливый день – казалось бы, такой же, как все дождливые дни. Он сидел лицом к окну за массивным столом, задвинутым в оконную нишу, подложив на стул две толстые книги, чтобы было удобней писать. В комнате, наверное, было очень темно; должно быть, свет падал только на полированную дубовую крышку стола, которая – хотя и едва заметно – блестела. Единственным по-настоящему светлым пятном была лишь белая страница тетради и еще, вероятно, лицо мальчика, а может, даже и его руки. Он сидел на двух словарях – по-видимому, уже несколько часов. Он почти закончил рисунок.