Дэвид Лоуренс - Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность

Но ни один мужчина не может сказать о себе, что у него есть жена (даже если он и женат), если он не служит какой-нибудь высшей цели. В противном случае он скорее имеет любовницу, чем жену. И тут не имеет значения, как долго он был женат. Но если его дни не посвящены живой, требующей полной отдачи, по-настоящему великой цели — цели более высокой, чем у супруги; если его душа не отдана служению этой цели, то его жена не может считаться женой, а только его любовницей, точно так же, как и он не может считаться мужем, а только ее любовником.

Если у мужчины нет такой «дневной» цели, тогда его жена низводится до уровня просто женщины, а ее цель — до уровня «ночной» цели, превращающейся в великую цель секса. Но эта цель — скорее не цель, а крик тоски по чему-то более значимому и возвышенному. По тому, чтобы мужчина, высвободившись утром из ее объятий, отправлялся в ожидающий его день к достижению высшей цели. По тому, чтобы каждое утро мужчина исчезал за горизонтом, продолжая свой путь к будущему. Полнокровная сексуальная цель требует, и требует настоятельно, этого последующего исчезновения мужчины за горизонтом будущего. Если же этого не будет происходить, если впереди у мужчины нет великого пути, исполненного веры в поставленную им для себя цель, если секс служит для него одновременно и отправной точкой, и целью, тогда этот секс становится бездонной пропастью. И непременный финал такого секса — полное растворение в смерти как в единственно возможном будущем. Так было с Кармен и Анной Карениной. Когда секс — одновременно и отправная точка, и пункт назначения, единственный выход — смерть. Именно это мы видим в «Кармен» и в «Анне Карениной», и такая развязка является темой для всей современной трагедии. Это наша единственная и порядком надоевшая. избитая тема, тема экстаза и агонии любви, тема финальной страсти и ее агонии в смерти. Смерти как единственно возможного, чистого и прекрасного завершения великой страсти. Любовники, романтические любовники воскликнут: «Но это же действительно прекрасно!»

Но ничего прекрасного в этом нет. Хотя, с другой стороны, уж лучше великая страсть и ее финал, смерть, чем ложная, фальшивая цель. Толстой сказал «нет» такой страсти и «красивому» завершению ее в смерти. А вот собственную жизнь он завершил не очень красивым и, может быть, даже фальшивым поступком [105]. Его книги лучше его жизни. Лучше уж «женская» цель, страсть и смерть, чем фальшивая цель мужчины.

И все же Анна Каренина и Вронский в тысячу раз лучше Наташи и ее увальня Пьера [106]. Эта славная, но очень уж приторная парочка так старательно принялась размножаться, что Пьеру ради того же секса пришлось основательно попыхтеть и над своей великой целью. На мой взгляд, Вронский в романе выглядит даже лучше, чем сам Толстой в своей жизни. Вспомните последние слова Вронского: «Да, как орудие, я могу годиться на что-нибудь. Но, как человек, я — развалина» [107]. Лучше уж это, чем Толстой, и толстовство, и его домотканая крестьянская рубаха, без которой он не мог обходиться.

Лучше пылкая страсть и смерть, чем все эти комплексы и всякого рода «измы». Отбросим старую демагогию и старые цели, а вместе с ними и лицемерные рассуждения, подаваемые к ним как приправа. Лучше уж страсть и смерть.

Но самое лучшее — это все-таки жизнь, разве не так?

Ради всего святого, попытайтесь мне возразить, если вы не согласны со мной. К чему ходить вокруг да около?

Странные и в то же время гениальные произведения о сексе, впервые представляемые на суд русского читателя в этой книге, не могли быть порождением никакого иного гения, кроме британского. И причины для этого существуют веские, хотя и достаточно парадоксальные.

Дело в том, что образ жизни рядового британца традиционно определяется характером и образом жизни высшего света, а если говорить точнее — короля или королевы или же королевской семьи. Эпохи, стили архитектуры, литературные направления — все это в Британии носит имя правящего монарха. Многие из нас знакомы с такими понятиями, как «Викторианская эпоха», «елизаветинская литература», стиль архитектуры «тюдор», «якобитский» стиль мебели. И эта традиция — далеко не формальность. Она на протяжении многих веков отражала самый дух островитян-британцев.

Молодость Лоуренса пришлась на переломный период в истории Англии, когда страна прощалась с эпохой королевы Виктории, правившей с 1837 по 1901 год (беспрецедентно долго по меркам британской монархии), и вступала в XX век. Викторианская эпоха по-разному воспринималась и современниками, и последующими поколениями, но чаще всего ее называют периодом «канонизированного фарисейства и ханжества».

Британец или британка, имевшие дерзость вслух заявить, что они знают о существовании секса, подвергались в те времена (особенно если на эту тему осмеливались открыто говорить известные личности) остракизму, изгнанию из страны, а то и мученичеству (о последнем викторианском «мученике во имя секса» — Оскаре Уайльде — Лоуренс не без некоторой иронии упоминает в той же «Фантазии на тему о бессознательном»). Но, по парадоксальному убеждению Лоуренса, ханжество верхов имело скорее положительное влияние на низы, чем отрицательное, ибо те «не брали секс в голову».

Лоуренсу была ненавистна индустриализация старой доброй Англии. С язвительным сарказмом изображает он в своем романе «Любовник леди Чаттерлей» старого аристократа Лесли Уинтера, человека с «широкими взглядами», который без тени иронии заявляет по поводу шахтеров, повадившихся для сокращения пути ходить через его старинный фамильный парк: «Возможно, шахтеры не столь декоративны, как косули, но выгоды от них во сто крат больше» [108].

Для Лоуренса шахта — не деталь пейзажа, а чудище, поглотившее недюжинную силу его могучего бородача-отца, а потом хладнокровно выплюнувшее его на улицу. В финале «Любовника леди Чаттерлей», в письме лесника Меллорза («того самого» любовника леди Чаттерлей), адресованном главной героине романа Констанции (Конни) Чаттерлей, обрисована «экономическая ситуация», хорошо знакомая и автору, и большинству его читателей:

«Шахты сейчас работают два, два с половиной дня в неделю, и никаких улучшений не предвидится даже к зиме. А это значит, что человек должен содержать свою семью на двадцать пять — тридцать шиллингов в неделю. Но особенно возмущаются женщины — на них просто удержу нет, так ведь они не знают удержу и когда тратят деньги, во всяком случае в наши дни.