Сергей Зенкин - Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре

Между Францией и Германией существуют не только исторические и политические, но и, в большей степени чем полагают, литературные узы. Они проходят в литературе и сквозь литературу, поскольку та означает обмен или даже конкуренцию текстов и идей или, реже, способов их читать и толковать. Франко-германская литература в прошлом нередко была кривым зеркалом встречных точек зрения, косых взглядов друг на друга; она и ныне порой остается свидетельством скептического или восхищенного внимания друг к другу, неоднозначной поглощенности недостижимым идеалом [9] См.: Sallenave Danielle. Mein Traum von Deutschland // Die Zeit. 13.10.1989. № 42. P. 21, а также: Vitoux Frédéric. A la recherche de l’Allemagne perdue. Le cartographe de Berlin // Le Nouvel Observateur. № 1245 (16–22.9.1988). P. 53. . Конечно, у литературы нет какой-либо привилегии, избавляющей ее от недоразумений и общих мест. Как и всякое слово и мысль, она связана с тем, что в обществе, истории, культуре остается неотрефлектированным, — с идеологией. По крайней мере, она служит лучшим средством выразить нечто очевидное, когда оно становится привычным (об этом писал еще Жюль Ромен). Ибо в ней создаются, выражаются или сталкиваются, особенно же обрабатываются, те ценности и ментальные привычки, на которых держится история. «Литература той или иной эпохи — это эпоха, переваренная своей литературой» [10] Sartre Jean-Paul. Mallarmé. La lucidité et sa face d’ombre. Paris: Gallimard, 1986. P. 11. ; или, говоря на ином языке: «Полноценная литература — это цельная система жизни, где все связано одно с другим» [11] Curtius Ernst-Robert. Literarische Kritik in Deutschland. Hamburg: Hauswedell Verlag, 1950. P. 22. . Так же обстоит дело и с интерпретацией, если понимать ее как способ воспринимать и оценивать литературу: она либо проверяет постулаты и позиции автора, либо транслирует нормы и смыслы, нередко выходящие за ее пределы.

Между тем, хотя в исследовании франко-германских отношений уже есть свои классики [12] Перечень работ на эту тему был бы бесконечным. Из числа самых недавних назовем: Leiner Wolfgang. Das Deutschlandbild in der französischen Literatur. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1989; Kolboom Ingo. Vom geteilten zum vereinten Deutschland. Deutschland-Bilder in Frankreich. Bonn: Europa Union Verlag, 1991. P. 34 sq. Полезные итоги современного состояния франко-германских отношений подведены в № 159 (июль 1993 г.) журнала «Le Vasistas». , они чаще всего занимаются тем, что разыскивают в исходном текстуальном материале заимствования, отсылки, цитаты и переводы, которыми подчеркиваются или гарантируются встречи двух литератур. Отдавая предпочтение образам, стереотипам и клише, действующим в этих двух литературах, они в то же время недооценивают фундаментальные тенденции и константы, которыми определялось (и продолжает определяться) в прошлом и настоящем осмысление литературного факта. Изучение источников, реже художественных форм и сравнение текстов преобладает здесь над собственно историческим взглядом (на идеи). За немногими исключениями [13] См., в частности: Picht Robert, Leenhardt Jacques (Hrsg). Esprit/Geist. Munchen: Piper, 1989. , оно ограничивается единичным произведением, не заботясь о структурах или о долговременной перспективе; это взгляд изнутри, а не извне литературы [14] См., в числе прочих: Digeon Claude. La crise allemande de la pensée française. (1870–1914). Paris: PUF, 1959. P. 23 et 8 sq.; а также: Carré Jean-Marie. Les écrivains français et le mirage allemand. Paris: Boivin, 1947. P. 80 sq.; см. также: Montandon Alain (sous la direction de). Mœurs des uns, coutumes des autres. Les Français au regard de l’Europe. CRLMC, 1995. P. 232 sq. .

Возможно, теперь наконец настала пора перевернуть или же углубить принятую до сих пор перспективу. Моя работа, ориентированная на большую временную протяженность и на структурный костяк литературы, имеет в виду не столько более или менее случайное сопоставление отдельных позиций, сколько поиски глубинной, то есть структурной, тенденции, которой они движимы. Ее главным, даже единственным предметом служат системы ценностей или идеологий, на которые, подчас бессознательно, опирается литературный факт. Она не просто констатирует, а ставит вопросы — о неосознанном, о постулатах, ставших молчаливо признаваемой очевидностью. В самом деле, в литературе есть не только отдельные события и произведения, но и долговременная перспектива — таковы статус литературы, место, занимаемое ею в определенном обществе, а вместе с ним и свойственные каждой из стран способы восприятия, оправдания и увековечения литературных фактов [15] «Wertungsweisen», «Ideologiensysteme», в терминах Эрнста Роберта Курциуса: Curtius Ernsl-Robert. Die französische Kultur. Eine Einführung. Stuttgart; Berlin; Leipzig: Deutsche Verlags-Anstalt, 1930. P. VII. . Выявить и обозначить дискурсы и практики, которыми при этом решается судьба литературы, — таким и будет в общих чертах проект сравнительной критики франко-германской литературы, которую я хотел бы предложить здесь.

Буду исходить из простой констатации, проверенной преподавательским и исследовательским опытом: на двух разных берегах Рейна литературу читают, рассматривают неодинаково. Разные ценности, разные методы, разные выводы. Так, моим немецким коллегам известно, как трудно объяснять студентам Раймона Кено или группу УЛИПО: они кажутся слишком «легковесными», так как склонны к насмешке и пародии, слишком сосредоточены на форме и вообще на стиле. Также и некоторые другие писатели и течения «плохо идут» — символизм, сюрреализм, еще кое-какие. Зато можно отметить (оставаясь в рамках литературы XX века) несомненный интерес к так называемым тематическим произведениям, к идейной литературе, необязательно политически ангажированной: в первую очередь это Камю, Сартр (но также, впрочем, и Ионеско, Беккет или «новый роман», а значит причины следует искать и в чем-то еще; часто свою роль играет языковая, дидактическая или идеологическая легкость восприятия) [16] По этому последнему вопросу см.: Nerlich Michael. Heinrich Mann — Thomas Mann, die französische Revolution und die Frage des Form // Robert Picht. Esprit/Geist. P. 96. . Напротив того, охотно говорят о склонности немцев к этическим вопросам, к религиозному, социальному, общечеловеческому содержанию произведений. Литературный критик из журнала «Цайт» Андреас Кильб однажды даже счел нужным подвергнуть осуждению «Gesinnungsästhetik», присущую, по его мнению, многим немецким писателям. Эта «эстетика добросовестности» (слово почти не поддается переводу, настолько оно, видимо, связано с немецкими реалиями) предпочитает сообщение, даже тезисность в ущерб форме, письму. Наиболее завершенными ее примерами могли бы быть Бёлль и Ленц. Позднее той же логике следовала дискуссия вокруг романа Гюнтера Грасса «Ein weites Feld»: ценность литературного произведения меряется прежде всего его способностью выражать злободневные проблемы [17] См. об этом открытое письмо Марселя Райх-Раницки: Reich-Ranicki Marcel. …Und es muß gesagt werden // Der Spiegel № 34 (21.08.95). P. 162–169. . Столь же красноречив случай Эрнста Юнгера — самым расхождением вызываемых им реакций: в Германии не без оснований подчеркивают реакционную мистику его творчества, которое дышит огнем, мрамором и кровью, тогда как во Франции, по крайней мере среди части ее интеллектуалов, Юнгеру воздают должное как писателю-стилисту [18] См.: Saltzwedel Johannes. Ein zackiger Flaneur, Ernst Junger und die deutsche Literatur // Der Spiegel. № 12 (1995). P. 222: «Во Франции тщательная разработка формы, холодный натурализм, наконец, внушительный тон Эрнста Юнгера заставили чтить и уважать его как „великого писателя“». И, словно эхо этого мнения, Франсуаза Жиру ( Giroud Françoise. Si nous parlions de l’Europe // Le Nouvel Observateur. № 1245 (16–22.09.1988). P. 5): «Я всегда спрашивала себя, откуда такая слабость „некоторых“ французов к Юнгеру. Да, это писатель. И писатель незаурядный. Но […]». .