Ральф Эмерсон - Нравственная философия

Я убежден в том, что высочайшие нравственные законы могут быть усмотрены человеком на каждом шагу, при самых обыденных его обстоятельствах и поступках. Эти неподкупные законы, отражаясь на стали его резца, надзирая за мерою его ватерпаса, его аршина, за итогами счетной книги его лавки, не менее истории обширных государств удостоверяют его в том, что ремесло его стоит хвалы, что доброкачественность его занятий достигает возвышенности его помыслов.

Неразрывная связь между добром и природою неволит все и всех смотреть на порок враждебным оком. И прекрасные законы, и все существующее в мире преследуют и бичуют злодея. Он более, чем мы с вами, убежден, что все на земле подчинено только истине и добру; что на всем ее протяжении нет места для негодяя, нет места для тайны. Преступление совершено, и кажется, будто по всей земле разостлана та легкая пелена снега, которая указывает охотнику, куда пробежал заяц, порхнула куропатка, где скрылась белка, лисица.

С другой стороны, закон возмездия служит несокрушимою опорою всякому действию чистосердечия. Любите, и вы будете любимы. Любовь точна математически, точна, как члены алгебраического уравнения. Великодушный человек обладает верховным благом, которое, как огонь, все очищает и все заставляет являться в настоящем виде, так, что ничто не в силах ему повредить. Различные бедствия, болезни, обиды, нищета делаются его благоприятелями: «Воды приносят, ветры навевают мужу добра — силу, бодрость, превосходство; а между тем, сами по себе, воздух и вода — ничто».

Самая слабость и беспомощность служат в пользу добрым. Беспомощность порождает твердость. Пока нас не потерзают и не пожалят, пока вражьи силы не пустят в нас своим зарядом, в нас не пробуждается то благородное негодование, которое привыкает искать себе обороны в мощи духа. Великому человеку очень бы хотелось оставаться маленьким человеком. Пока он лежит на пуховике удачи и приволья, он дремлет, засыпает… Но когда его примутся толкать, бить, колоть, — пинки преподадут ему урок, и он отрезвится, возмужает. Ему станут знакомы и обстоятельства, и его собственная неопытность; он излечится от безумных мечтаний, приобретет умеренность и настоящую разумность. Мудрый всегда идет открыто на своих противников. Ему самому еще важнее, чем его врагам, дознаться, в чем его слабая сторона: тогда раны его скоро заживут, струп опадет, как простая засохшая кожа, и пока враги приготовляются восторжествовать над ним, он уже сделался невредим. Вообще, всякое несчастие, не одолевшее нас, становится нашим благодетелем. Мы вбираем в себя силу искушения, которое мы превозмогли; так житель Сандвичевых островов думал, что в него входит крепость и отвага убитого им неприятеля.

Те же хранители, которые оберегают нас от бедствий, от неприязни других и от собственной слабости, защищают нас и от себялюбцев, и от обманщиков. Суды и тюрьмы еще не стоят в ряду наших лучших учреждений; тонкость в ведении дел не есть еще признание высочайшей мудрости — мы это знаем, и всю жизнь мучимся суеверным страхом, что нас проведут, обманут… Да кто же иной может обмануть человека, как не он сам себя? Возможно ли чему-либо, в то же время, и быть и не быть? Не бойтесь, есть, есть третье лицо, безмолвно присутствующее при всех наших сделках и соглашениях: оно берет на себя — ответственность за всякое условие, оно наблюдает за тем, чтобы всякая честная услуга получила свою надлежащую награду. Это третье лицо — дух ваших действий. Вы служите господину неблагодарному, — служите ему как можно долее, вселите в самого Бога участие к себе, и вы через него получите, что вам следует. Чем долее медлили платою, тем лучше для вас, потому что небесное правосудие имеет обыкновением увеличивать капитал приращением процентов на проценты и выплачивать всю сумму сполна.

Вспомните историю различных гонений, тяготевших над человечеством. Что она, как не история противоестественных восстаний, перечень тщетных домогательств вить веревки из песка, заставлять воду течь снизу вверх покатости? Дело не в числе гонителей: один ли тиран, целая ли их толпа. Толпа — не что иное, как сброд людей, по собственной воле теряющих рассудок и бегущих без оглядки напролом всего, что основано рассудком. Толпа все равно что человек, добровольно унижающийся до животного; ей всегда время действовать, и действия ее безалаберны, как и само сборище. Она гонит убеждения, с радостью высекла бы истину и надеется раз навсегда отделаться от правоты, предав огню и мечу жилища людей, одушевленных этим божественным началом. Ее припадки безумия похожи на блажь детей, бегающих с головнями, для того чтобы затмить блеск алой зари, разливающейся по тверди небесной. Но беспорочный дух недосягаем, и озлобление против него обращается на гонителей. Мученик не может быть обесчещен; каждый удар лозы возвышает его славу; каждая тюрьма становится обителью все более знаменитою; сожженная книга, испепеленный дом освещают мир, и каждое зачеркнутое или запрещенное слово расходится отголосками по всему земному протяжению.

Напоследок люди стряхивают безумие, разум предстает пред ними оправданный, и лукавое видит воочию, как напрасен был его труд: бичёван бичеватель, низвергнут тиран.

Так все в мире заверяет нас, что обстоятельства не значат ничего, а человек — все. Нет вещи, которая не имела бы двух сторон: хорошей и дурной, и как выгоды без невыгоды нет, то я научаюсь довольствоваться тем, что имею. Прочитав такое замечание, люди поверхностные могут возразить мне: какая-де польза поступать хорошо? Между добром и злом есть соотношение: приобрету я добро — я должен буду за него поплатиться; потеряю на хорошем и вместо него найду другое — не все ли равно, что ни делать?

Нет! верование в возмездие не есть вера индифферентизма. В душе есть начало ещё глубже возмездия: это ее собственное естество; душа — не возмездие, не равновесие, она — жизнь, она — суть. Превыше колеблющегося моря обстоятельств, которых прилив и отлив определен с наиточнейшею соразмерностью, пребывает Дух, действительно сущий; не часть, не отношение, но Все, содержащее в себе все отношения, все времена, все существа и поколения. Это нескончаемое Да, отвергающее всякое отрицание. Все законное, доброе, естественное подобно потоку, истекает из этого всевышнего Существа; порок — это отсутствие Его, отлучение от Него. Ложь и нигилизм — это мрак, это непроницаемая ночь, на которую, как бы на черный фон картины, вселенная кладет свои краски. Ложь и нигилизм бесплодны, в них нет сущности, нет жизни: они непроизводительны ни для добра, ни для зла.

Мы ошибочно думаем, что зло не получает здесь своей мзды, потому что преступник упорствует в своем пороке и не сознается в своей каре, потому что видимый суд редко над ним совершается, потому что ни пред ангелами, ни пред людьми он не расторгает своей связи со злоупотреблениями. Но чем более таит он в себе лжи и лукавства, тем более он утесняет свое собственное бытие, и рано или поздно уличение в дурных делах сделается ясно и для его понимания; мы можем не видеть этого, но мертвящие следствия зла лягут верным итогом на счетах вечного правосудия.