Ральф Эмерсон - Нравственная философия

Остается сказать, что недостаток в более могущественном влиянии Платона неизбежно проистекает от самых его качеств. Он интеллектуален в целях, следовательно, литературен в изложении. Возносится ли он на небо, нисходит ли в преисподнюю, издает ли законы для государства, описывает ли страстную любовь, угрызения совести преступника, упования отходящей души — он литературен везде и всегда. Ему недостает той жизненной властительной силы, которой обладает и вопль еврейских Пророков, и учение безграмотного Аравитянина.

Во-вторых, у него нет системы. Его самые жаркие защитники и ученики не могут ее доискаться. Один полагает, его мнение таково, другой — иное. Он сказал то и то в одном месте, в другом — совершенно противоположное; попытался составить теорию вселенной, но теория вышла не полна, не убедительна. Еще укоряют его в том, что он неудовлетворительно перешел от идеи к материи; что у него есть мир — крепкий, округленный, законченный, как орех, где не оставлена ни одна частица хаоса, ни узелка, ни кончика; мир, отделанный без признаков поспешности, без заплатили поправок при втором обзоре, но что теория этого мира составлена из обрезков и лоскутков. Что касается вечной природы, то Платон прибегает к философским упражнениям и приводит разноречивые доводы.

В этом принуждены мы сознаться: каковы бы ни были усилия Платона, ни он, ни другой какой философ не мог распорядиться с природою, которой не угодно, чтобы ею распоряжались. Никакая сила гения не достигла еще удовлетворительного объяснения тайны мироздания и жизни. Загадка все еще остается неразрешенною.

Несправедливо было бы, однако, приписывать такой горделивый замысел Платону. Не будем легкомысленно обращаться с его достопочтенным именем. Чтобы оценить его по достоинству, сравним его не с природою, а с другими людьми. Сколько прошло веков, и ни один человек не стал вровень с ним. В умственном отношении, Платон — колоссальное здание! Это Карнак, Миланский собор, этрусские развалины; и нужны обширные способности во всех родах, чтобы оценить его. Мне кажется, всего справедливее смотреть на него с глубочайшим почтением. Когда его изучаешь, мысль его обозначается все глубже и глубже и качества увеличиваются. Хваля его ум, слог, здравый смысл, мы поступаем как дети; неблагоразумнее их, по моему мнению, и наши критические разборы его диалектики. Такая критика похожа на досаду на мили, когда торопишься приехать: все же лучше, чтоб миля имела полных семьсот шестьдесят ярдов. И многозрящий Платон соразмерил свет и тени по условиям нашего существования.

Из среды необыкновенных людей наиболее дороги своим собратиям не те, которых экономист называет производительными. Нет, у наших любимцев ничего нет в руках: ни усовершенствованных хлебных зерен, ни испеченного хлеба, — они не основали колоний, не изобрели никаких орудий.

Большим уважением и любовью, чем тот отдел человечества, что строит города и обогащает рынки, пользуются поэты. Они из лона духовного царства питают наше мышление и воображение мыслями и образами, которые возносят людей выше мира хлеба и денег, утешают их в ежедневных недочетах, в мелочности труда и торга. Высокую цену имеет и философ, этот возбудитель умственных сил труженика, который, завлекая своими тонкостями, знакомит его с новыми способностями. Пускай другие строят города: он постигнет их смысл и придаст им высокое значение. Есть люди еще другого разряда — это вожди наши в иную область: в мир нравственности или воли. Все замечательное в этой области дум составляет их принадлежность, и малейшее проявление чувства правоты получает в глазах их первенство над всем прочим. Так и должно быть: я могу поэтизировать все на свете, но нравственное сознание поэтизирует самого меня. Я часто думал о том, какую огромную услугу оказал бы новейшей критике тот, кто провел бы параллель отношений, существующих между Шекспиром и Сведенборгом. Человеческий дух вечно стоит в тоскливом раздумье: он требует ума, он требует святости и испытывает равную досаду, когда ему предлагают одно без другого. Способный соединить их обоих еще не явился. Утомленные святошами, мы обращаемся к Шекспиру как к прибежищу. Но в настоящее время самые инстинктивные побуждения научают нас, что разрешение задачи сущности бытия должно брать перевес над всеми прочими и что на вопросы: Откуда? Зачем? Куда? — следует отвечать жизнью, а не книгами. Драма или поэма отвечают на них приблизительно или косвенно; но Мену, но Зороастр, но Моисей состязаются именно с этою задачею. Сфера нравственного сознания есть область такого величия, которое низводит до игрушек все наше материальное великолепие, а между тем, пред каждым нищим, имеющим рассудок, растворяет дверь во вселенную. Оно с почти неудержимою торопливостью клонит человека под свое владычество. Вот что сказано на языке корана: «Аллах изрек: Небо, земля и все, что лежит между ними, думаете вы сотворено нами в шутку, и вы не возвратитесь к нам?» Такое сознание основывает господство воли, вдохновляя волю, — это коренное начало личности, оно будто претворяет в нее целую вселенную.

«И Царства существ не преклонятся никому другому; они не только твои, но все они — Ты».

Выше всех людей стоит праведник. Коран делает большое различие между человеком добрым по природе и между человеком добра, имеющим влияние на других. Он произнес, что этот род людей есть цель создания, а что прочие приняты на пир бытия, как причисленные к их свите. То же говорит и персидский поэт душе подобного свойства:

Смелей иди вперед! вкушай на пире жизни:

Ты — приглашенный гость, — допущены другие.

Преимущество таких избранников состоит в доступе к тайнам и составу природы посредством какого-то способа, который выше опыта и науки. Попросту сказать: что познает один человек вследствие продолжительного изучения, то угадывает другой, одаренный необыкновенною прозорливостью. Аравитяне рассказывают, что Абул-Кхаин, мистик, и Абу-Али-Сина, философ, вели между собою беседу; при расставании философ сказал: «Я изучил все, что он усматривает». «Мистик же сказал: «Все, что он изучал, я вижу».

Где причина такого прозрения, можем спросить мы: в прирожденных ли воспоминаниях Платона, в учении ли браминов о переселении душ? Душа, часто воплощавшаяся или, по выражению индусов, «перейдя стези бытия через тысячекратное рождение», созерцав предметы, которые находятся здесь, и которые в небе, и которые в преисподней, — заимствует знание от всех; так не удивительно, если в отношении чего бы то ни было она способна припоминать то, что знала прежде. «Ибо все предметы состоят в связи и в соотношении, и когда душа уже раз изведала их, ничто не препятствует человеку, наведшему на ум или — говоря обыкновенным языком — изучившему сдан предмет, восстановить все предыдущие свои познания и снова отыскать все остальное, если только он имеет твердость и не ослабевает среди своих изысканий. Ибо и изыскание, и изучение есть не что иное, как прирожденное воспоминание». Как несравненно сильнее должно это совершаться у изыскателя с душою праведною, божественною! Будучи первоначально сопричастна Предвечному Духу, всесоздавшему и всесоблюдающему, такая душа легко переносится во все сотворенное, и все сотворенное несется к ней: они сливаются, и человек присутствует и сочувствует устройству и законам мироздания.