Эмманюэль Левинас - Время и другой

Нашему подходу присуща диалектика, но не гегелевская. Мы не преодолеваем здесь противоречий и не примиряем их в стремлении остановить историю. Напротив, нашей целью является утверждение множественности, не допускающей слияния в единство: мы - как бы дерзко это ни звучало -намерены порвать с Парменидом.

что мы никогда не остаемся одни, стало уже общим местом. Мы окружены существами и вещами, связи с которыми поддерживаем. Мы - с другими: посредством зрения, соприкосновения, сопереживания, посредством совместной работы. Все эти связи переходные: я касаюсь предмета; я вижу другого. Однако я не есмь другой. Я - это я сам. Мое бытие, тот факт, что я существую, - мой акт-существования - представляет собою нечто совершенно непереходное, безинтенциональное, безотносительное. Существа могут обменяться между собою всем, кроме своего акта-существования. В той мере, в какой я есмь, я есмь монада. Именно благодаря моему акту-существования у меня нет ни окон, ни дверей, а вовсе не потому, что я содержу в себе нечто, что не могу передать. Непередаваемое - это то, что укоренено в мое бытие, то, что принадлежит исключительно мне. Таким образом, никакое расширение моих знаний и средств самовыражения не затрагивает моей связи с актом-существования, связи прежде всего внутренней.

Может показаться, что данные о первобытном мышлении, по крайней мере, в истолковании Леви-Брюля, способны пошатнуть само основание нашего подхода - ведь у него речь идет о существовании как переходном (то есть передаваемом). Благодаря причастности субъект не просто видит другого, но и является другим, - это представление для первобытного мышления куда существеннее, чем его дологичность или мистичность. И все-таки от одиночества оно нас не спасает. Во всяком случае современное сознание так просто от своих тайн и своего одиночества не отречется. В той мере, в какой опыт причастности является подлинным, он совпадает с экстатическим слиянием - оба его участника в недостаточной степени в нем удерживаются, а потому мы, отказываясь от монадологии, приходим к монизму [4]

Акт-существования не признает никаких связей, никакой множественности; он не касается никого, кроме существующего. Одиночество - это не фактическая отделенность Робинзона, ни невыразимость содержания сознания; это нерасторжимое единство существующего и его дела существования. Добраться до акта-существования в существующем - значит заключить его в единство и обезопасить Парменида, предотвратив любые возможные попытки отцеубийства со стороны его наследников [5]. Одиночество заключено в самом факте наличия существующих. Помыслить себе ситуацию преодоленного одиночества - значит подвергнуть проверке принцип связанности существующего и его акта-существования и устремиться к некоему онтологическому событию, где существующее сочетается с актом-сушествования. Событие, в результате которого существующий сочетается со своим актом-существования, я буду называть гипостазисом [6]. Восприятие и наука непременно исходят из наличия существующих, уже наделенных своим частным актом-существования. Но действительно ли неразрывна связь между тем, что существует, и его актом-существования? Возможно ли добраться до гипостазиса?

Вернемся еще раз к Хайдеггеру. Предложенное им различение Sein и Seiendes - бытия и сущего - вам, конечно, знакомо; я уже успел им воспользоваться, хотя из соображений благозвучия предпочитаю переводить эти термины словами «существовать» и «существующий», не придавая им, впрочем, особого экзистенциалистского смысла. Хайдеггер различает, с одной стороны, субъекты и объекты, сущие или существующие, а с другой - само их существование. Первые следует переводить именами существительными или субстантивированными причастиями, а второе - глаголом. Это различение, проведенное в самом начале Бытия и времени, позволяет избавиться от некоторых двусмысленностей в истории философии, в которой зачастую исходили из акта-существования, чтобы добраться до существующего, вполне обладающего актом-существования, то есть до Бога [7]. Для меня это хайдеггерово различение - самое глубокое из того, что есть в Бытии и времени. Но Хайдеггер различает, а не отделяет. Акт-существования всегда схвачен в существующем, а применительно к существующему - человеку - хайдеггерово выражение ^гшг^кеК как раз и указывает на то обстоятельство, что акт-существования всегда находится в чьем-то обладании. Мне не думается, чтобы Хайдеггер мог допустить акт-существования без существующего; для него это было бы нелепостью [8]. Но все же есть понятие Geworfenheit «выражение какого-нибудь Хайдеггера», как сказал Янкелевич, - и его обычно переводят как оставленность (dereliction) или заброшенность. Тем самым подчеркивается уже следствие из Geworfenheit, то есть надо было бы переводить Geworfenheit как «брошенность»... куда? -в существование. Таким образом, существующее вроде бы появляется только внутри предшествующего ему существования, а существование, похоже, независимо от существующего; существующее оказывается заброшенным в него и никогда не может им завладеть. Потому-то и налицо заброшенность и оставленность. Итак, забрезжило представление об акте-существования, происходящем без нас, без субъекта, без существующего. Г-н Валь, без сомнения, сказал бы, что акт-существования без существующего - всего лишь слово, не более того; и это, конечно, смущает, в этом звучит пренебрежение. Но в целом я с г-ном Валем согласен. Единственно нужно только для начала определить место слова в общем устроении бытия. Я также готов признать, что акт-существования не существует, - ведь существует-то существующий. Но обратиться к несуществующему, для того чтобы понять существующее, вовсе не означает совершить философскую революцию. Собственно говоря, идеалистическая философия и была попыткой обосновать бытие чем-то небытийным.