Айн Рэнд - Возвращение примитива

Эти манипуляторы — умные люди, занятые в сфере гуманитарных наук. Большинство людей, управляемые только здравым смыслом и наивными, неопределенными чувствами, слепо стремятся к разумному руководству. Они не понимают того, что их интеллектуальные руководители уже давно потеряли разум и заменили его чувствами, которые их жертвы не способны понять и которым не способны поверить. Самый явный пример психологической пропасти, лежащей между народом и интеллектуальными лидерами — сравнение их реакции на полет «Аполлона-11».

Сами интеллектуалы являются отчасти жертвами, а отчасти — убийцами. Кто же в таком случае настоящие убийцы? Крохотное меньшинство, которое монополизировало сферу философии и с помощью Иммануила Канта посвятило ее пропаганде ненависти к добру за добро.

Но этот род ненависти — очень древнее чувство. Современная философия — это не причина этой ненависти, а всего лишь производитель боеприпасов и рационализаций для нее. Тогда в чем же причина? Ответ лежит в природе человеческого сознания.

Человек не может взаимодействовать с реальностью исключительно на перцептивном уровне; его выживание требует концептуализации, но концептуальное мышление требует воли . Человек может по собственному выбору мыслить концептуально или не мыслить. Большинство людей совершают переход от предварительной детской стадии концептуальности до полноценного концептуального мышления взрослого с разной степенью успеха и в результате останавливаются на том или ином уровне сочетания этих двух методов. Ненавистник добра — человек, который вообще не совершил этого перехода. Это случай остановки в психоэпистемологическом развитии.

Мыслительные функции ненавистника остаются на детском уровне. Для него нет ничего полностью реального, кроме настоящего момента, того, что дано в сиюминутных ощущениях, без прошлого и будущего. Он научился говорить, но так и не научился процессу концептуализации. Для него концепции — не более чем определенный тип кодовых сигналов, которыми другие люди пользуются по непонятным причинам, а для него самого эти сигналы не имеют значения. Он относится к идеям так же, как к образам, и их значение для него меняется при любой смене обстоятельств. То, чему он научился, или то, что случайно задержалось у него в памяти, его мозгом воспринимается как факт конкретного восприятия, а откуда и каким образом это знание получено, он не помнит. Его мозг подобен куче необработанного материала, который возникает и пропадает по воле случая.

В этом состоит самая принципиальная разница между его мышлением и мышлением ребенка: нормальный ребенок активно ищет знание. Ненавистник остается на месте; он не стремится к знаниям, он «открывает себя» для «опыта», надеясь, что в результате что-нибудь окажется у него в голове. Мыслительные действия, то есть мыслительные усилия — любого рода обработка, определение, организация, интеграция, критическая оценка или контроль содержания его разума, — для него являются чужой страной, попадания в которую он всю свою искалеченную жизнь пытается избежать. Его мышление настолько застойно, насколько возможно в жизни человеческого существа, не переступившего грань, отделяющую пассивность от психоза.

Ум, который пытается избежать усилий и действовать автоматически, полностью отдается на милость эмоций. С психоэпистемологической точки зрения (невзирая на все доводы сознания об обратном) ненавистник воспринимает свои эмоции как неизбежные и непреодолимые, как силу, которую нельзя подвергать сомнению и которой нельзя не подчиниться. Но источник происхождения эмоций — автоматизированные ценностные суждения, имеющие абстрактное, метафизическое происхождение. У ненавистника отсутствуют постоянные ценностные суждения, а есть лишь случайные сиюминутные побуждения. Однако его эмоции — это не великие страсти, в пользу которых он жертвует своим интеллектом, не всевластные демоны, а всего лишь чумазые маленькие чертенята, скачущие, поверхностные и немыслимо банальные.

Им управляют не мечты, а капризы .

Как человеческое существо может опуститься до такого уровня? Для этого существуют различные психологические причины, но общий план примерно таков: процесс превращения себя в шута запускается в детстве, если ребенок слишком много врет, но ему это сходит с рук. В ранние, критические для развития годы, когда ребенок должен обучиться мыслительным процессам, необходимым для знакомства с огромной неизвестной реальностью, он обучается абсолютно противоположному. Он учится не наблюдать, а выдумывать, он учится тому, что все можно получить обманом, мольбами и угрозами (истериками), то есть манипулируя взрослыми. Отсюда он заключает, что реальность — враг ему, раз он должен фальсифицировать ее — лгать — ради того, чтобы получить желаемое. Реальность не подчиняется ему, она разочаровывает его, она непостижима для его чувств и не отвечает на его действия так, как это делают взрослые; однако ему кажется, что этого врага не стоит принимать в расчет, поскольку у него есть способ справиться с ним, не применяя иных средств, кроме своего воображения , — ведь оно заставляет загадочно всесильных взрослых делать за него то, что он не может сделать сам: каким-то образом одурачивать реальность и удовлетворять его капризы.

Постепенно эти подсознательно сделанные выводы автоматизируются в его мышлении в форме привычного двойственного чувства: подленького ощущения успеха, с одной стороны, и ощущения собственной ущербности — с другой. Он пытается бороться с последним, внушая себе, что он велик, так как может обдурить кого угодно, и в поисках утешения продолжает расширять практику обмана. Без слов, как внутреннюю установку, он принимает на веру, что ему для выживания необходимо манипулировать людьми. На определенной стадии развития он приобретает единственную подлинную и постоянную эмоцию, которую ему суждено испытать: страх .

Ребенок растет, и страх растет вместе с ним. Он постепенно осознает собственное бессилие перед лицом реальности, такой же непостижимой для него, как и в детстве, но уже темной, злобной и требовательной. Реальность ставит перед ним задачи, с которыми он не в состоянии справиться (а ведь другие почему-то в состоянии). Он способен уловить сиюминутную данность, но этого недостаточно: он не способен встроить ее в какую-либо систему. Он оказывается в ловушке между двумя зияющими черными дырами: между вчера и завтра. Он никак не может знать, какие опасности могут наброситься на него сзади или ждать его впереди (он ощущает лишь, что действительно заслужил их). Он чувствует, что с ним, с его разумом, что-то не так, что в нем есть какой-то страшный дефект, который нужно любой ценой скрыть ото всех, а в первую очередь от себя. Его разрывает изнутри конфликт двух противоборствующих стремлений, которые он боится определить: стремления отсталого ребенка к тому, чтобы его вели, защищали, руководили им, и стремления манипулятора искать утешение в постоянном утверждении власти над окружающими.