Томас Джефферсон - Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2

Представим себе, например, две церкви: одну — арминиан {2} , другую — кальвинистов в Константинополе. Разве имеет одна из них какие-нибудь права над другой? Можно ли назвать одну правоверной? Каждая церковь правоверна сама для себя, для других же она — заблуждающаяся или еретическая.

Никто не жалуется на своего соседа за то, что тот плохо управляется со своими делами, неправильно засевает свою землю, выдает замуж свою дочь, расточает свое состояние в тавернах, сносит свой дом и т. д., — во всем этом он волен поступать, как ему вздумается. Но если он не посещает часто церковь или не соблюдает обрядов, на него сразу же ополчаются.

Забота о душе каждого человека лежит на нем самом. А если он пренебрегает этой заботой, пренебрегает заботой а своем здоровье или имении, что имеет более близкое отношение к государству, то разве гражданские власти издают закон, по которому человек не имеет права быть бедным или больным? Законы предусматривают обиды от других, но не от самих себя. Сам бог не прядет на помощь людям против их воли.

Если бы я твердо шагал вперед по дороге, которая, согласно священной географии, ведет прямо в Иерусалим, то почему же другие должны меня избивать и плохо со мной обращаться из-за того лишь, что мои волосы не так подстрижены, я не так одет, в пути ем мясо, избегаю безлюдных дорог, ведущих, как мне кажется, в колючие заросли, из нескольких троп выбираю ту, которая кажется самой короткой и чистой, избегаю менее важных путешественников или общаюсь с теми, кто более угрюм и суров, иду за проводником, увенчанным митрой и облаченным в белое? Однако именно эти ничего не значащие доводы держат христиан в состоянии войны.

Если мировой судья прикажет мне сдать товары в общественное хранилище, я понесу их, поскольку он сможет возместить убытки в случае, если просчитается и я потеряю то, что сдал. Но какую компенсацию он может предложить за царство небесное?

Я не могу довериться такому проводнику, как судья, ибо дорога на небеса ему известна не лучше, чем мне, и он меньше меня обеспокоен тем, чтобы направить меня на правильный путь, чем я озабочен выбором правильной дороги. Если бы евреи шли за своими царями, которых было так много, то сколько царей привело бы их к идолопоклонству? Подумайте о смене наших императоров Ариев, Афанасиев или наших правителей: Генриха VIII, Эдуарда VI, Марии, Елизаветы {3} .

Принуждение в религии отличается от принуждения в других вопросах. Я могу разбогатеть от ремесла, которым я вынужден заниматься, я могу восстановить свое здоровье от лекарств, которые я должен принимать вопреки своему мнению, но меня не может спасти богослужение , которому я не верю и которое мне ненавистно.

Все, что законно в государстве или обычно разрешается человеку, не может запрещаться ему в ритуалах церкви; все, что причиняет вред государству в обычной жизни и поэтому запрещается законами, не должно разрешаться и церквам в их обрядах. Например, законом карается в обычной жизни и в частном доме убийство ребенка. Поэтому никакой секте не может быть разрешено приносить в жертву детей. В соответствии с обычным (или мирским) законом разрешается убивать ягнят. Поэтому их можно приносить в жертву при отправлении религиозного обряда; но если благо государства требует временного прекращения убийства ягнят (например, во время осады), то и их жертвоприношения могут быть тогда по праву приостановлены. Такова истинная мера терпимости .

Истина достаточно хорошо проявляется, если ее предоставить самой себе. Ей редко помогала власть великих людей, которым она редко бывает известна и желанна. Ей не нужна сила, чтоб войти в умы людей. Заблуждение, действительно, часто господствовало при помощи власти или силы.

Истина — настоящий и достаточно сильный противник заблуждения.

Если религиозное собрание предпринимает что-либо направленное против общественного порядка, то пусть это наказывается так же, а не иначе, как если бы это произошло на ярмарке или на базаре. Такие собрания не должны служить убежищем для интриг и преступлений.

Локк отвергает терпимость в отношении тех, кто придерживается взглядов, противоречащих моральным нормам, необходимым для сохранения общества; тех, кто, например, считает, что вера не должна поддерживаться у людей других убеждений; что короли, отлученные от церкви, теряют свои короны; что власть основана на милости [бога], что должно повиноваться какому-то чужеземному правителю; или тех, кто не обладает терпимостью и не обучает всех людей долгу терпимости в вопросах религии, кто отвергает существование бога. Было великим делом зайти так далеко (как он, [Локк], сам говорит о парламенте, разработавшем акт терпимости), но если Локк на этом остановился, мы можем продолжить [2].

Он заявляет, что «ни язычник, ни магометанин, ни еврей не должны лишаться гражданских прав в государстве из-за своей религии». Должны ли мы дозволять язычнику общаться с нами и не позволять ему молиться его богу? Почему христиане отличаются от всех когда-либо существовавших народов тем, что они практиковали преследования? Разве потому, что таков дух их религии? Нет, их дух противоположный. Именно отказ в терпимости к тем, кто придерживается иных взглядов, создал все религиозные распри и войны. Несчастьем человечества было то, что в темные века христианские священники, следуя своему честолюбию и алчности и объединившись с гражданской властью для раздела награбленного народного добра, смогли создать мнение, будто дозволено отнимать у еретиков их имущество и уничтожать их. Мы сами еще не освободились от этих взглядов. Поэтому не удивительно, что угнетенные восстают: они будут продолжать восстания и подымать волнения, пока их гражданские права не будут им полностью возвращены и не будут устранены все частные различия, исключения и неправоспособности.

Характеристика Шефтсбери {4}

Подобно тому как древние народы терпели всевозможных мистиков и энтузиастов, они давали широкий простор философии как уравновешивающему началу. Когда пифагорейцы и поздние платоники объединились в суеверии своего времени, всем эпикурейцам и академикам было разрешено направить свое остроумие против них. Таким образом дело было урегулировано; разуму был дан простор, и наука процветала. Эти противоречия создали гармонию. Суеверие и энтузиазм, оставленные в покое, никогда не приводили к кровопролитиям, преследованиям и т. д. Но теперь иная политика: больше думают о жизни и счастье людей в будущем, чем в настоящем; эта политика научила причинять страдания друг другу и вызвала неприязнь, которую никакие мирские интересы никогда не могли бы вызвать; теперь на единообразие во взглядах — многообещающая перспектива! — смотрят как на единственное средство против зла и делают его целью самого правительства. Если бы гражданская власть вмешивалась подобным образом в другие науки, то логика, математика и философия были бы у нас на таком же низком уровне, как богословие в странах, где законы устанавливают правоверность.