Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

И я ринулся дальше. Это было стремительное разбухание. Правда, расширяясь, я чувствовал, что одновременно острота и ясность самосознания теряется и словно растекается по огромной плоскости, становясь благодаря этому все площе и площе. Дальнейшее я помню сквозь бред, урывками. Мгновеньями я утрачивал всякий контроль над собой. Я не терял моего тела окончательно из виду, но оно становилось в моих глазах всё менее достойной внимания деталью. Однако оно принимало большее участие во всем процессе, чем это казалось. Я, несомненно, видел вещи какими-то другими глазами. Но сознание мое перекладывало всё в привычные образы, в образы обыденных органов чувств, зрительные по преимуществу.

Я видел, например, наш земной шар со стороны… Ну, приблизительно, скажем, с расстояния луны. Большим диском земля висела в стороне от меня, под ногами. Сперва я её не узнал. Поверхность голубоватая, испещренная белесоватыми, мутными прядями. Большей частью они шли параллельными длинными складками, местами сбивались в извилины, напоминающие мозг или переплетение внутренностей. Не сразу сообразил я, что это была атмосфера, пересеченная облачностью. Ближе к краю, однако, увидел я и область, свободную от облаков. Сквозь голубоватую дымку просвечивала поверхность земли. Очень трудно было узнать ее: ничего похожего на привычный нам глобус. Сбивало с толку, что океаны выделялись очень неясно. Казались легкою стеклянною пленкой, через которую ясно был виден рельеф дна — впадины, течения и светлые пятна. С трудом выделил я привычные очертания Африки.

Вокруг диска земли было темно. Плыли звезды. Именно плыли. Может быть, вся картина была продуктом фантазии, или же я находился в каком-то не нашем, ускоренном темпе времени… Во всяком случае я видел вращение и движенья земли. Она текла между белыми звездами, медленно переваливаясь с левого бока на правый…

Потом на минуту мелькнула какая-то другая планета. Я был совсем невысоко над поверхностью. Однообразная равнина расстилалась по всему горизонту. Тяжелые черные тучи низко висели над нею. Равнина шевелилась, дышала, слабо светилась, словно сплошь состояла из расплавленной лавы. То и дело вздувались огромные пузыри, колыхались и лопались. Медленной тяжелой волною расходились круги, как от упавшего камня. С цоканьем закручивались какие-то воронки, вырывались вверх огненные фонтаны, расплывались дымною пальмой, смешивались с черными, нависшими тучами…

После этого начинается период чрезвычайно неясный. Кажется, у меня не оставалось никаких ощущений, кроме смутного чувства внутренней непомерной огромности и еще какого-то голого, лапидарного чувства наличия своего бытия. Я существовал — и это было, кажется, все, что меня интересовало и трогало. Я имелся когда-то и где-то… Впрочем, было еще одно: я знал, что кроме меня где-то здесь же имеется что-то еще. И я тянулся к нему, тупо, упорно, не отдавая отчета… Мне хотелось поймать его, слиться. Какая-то жадность еще большей огромности…

Очень трудно передать на словах, что происходило со мною в эти минуты… Надо, однако, сказать, что какая-то другая частица меня, противоположный мой полюс во все это время продолжал непрерывно думать, рассуждать, рефлектировать. Я представлялся себе длинным тонким лучом, одним концом которого я упирался в себя — свое тело, по-прежнему сидящее за столом, перед лампой; другим — расплываюсь в этом темном, неясном… При этом я отчетливо знал, что темное и неясное есть ничто иное, как какой-то огромный сгусток материи — планета или звезда, внутрь которой, в жизнь, душу которой я погрузился… Я сознавал себя, выражал в ясных мыслях свои наблюдения. И в ходе моих мыслей, который теперь мне кажется случайным и необоснованным, чувствовалась мне тогда полная последовательность.

«Законы природы — это я».

«Я существую, я имеюсь, и я хочу продолжаться. Я хочу разрастись еще больше, я тяну всё в себя и сам во всё втягиваюсь. Это что-то, имеющееся кроме меня, тоже должно превратиться в меня. Я достигну его и сольюсь. Я тянусь к нему, я тянусь… И всё это потому, что мне хочется этого. Никто не заставляет меня, я сам хочу разрастись… Сам хочу…»

«Закон тяготения, — фиксировал я. — Это — закон тяготения. Да, совершенно понятно. Я сам его захотел. В конце концов, конечно, я могу его отменить. Но я не хочу. Да, разрастись, хочется разрастись — это совершенно понятно. А не захочу, перестану хотеть — и тогда… Только от меня и зависит. Законы природы — это я сам породил и придумал. Я сам — моя глубина… Закон тяготения?

Захочу и оставлю. Вот, глядите, оставлю…»

Удалось мне, однако, не без борьбы. Какая-то инерция, укоренившиеся привычки увлекали меня. Словно с большого разбега я должен был остановиться, изменить направление. Я боролся, упирался ногами. Я один за другим посылал разряды своей воли в этот темный распавшийся ком. «Ну, долой, не хочу, не притягиваюсь… Прочь, оттолкнуться… Прочь, ну, сильнее!»

Я хватался руками за стол, мускулы мои сокращались судорожно. В эти секунды и была вырвана с гвоздями доска из стола. Я держался и извивался — искры летели — один разряд за другим. И вместе с подпрыгивающим на стуле телом дергалось и прыгало тяжелое черное на другом конце пронизывающего нас луча. С каждым толчком подбрасывалось, заворачивало, отклонялось.

Как вдруг… Вдруг я забыл и о планете, и о себе. Надвигалась новая волна. Я почувствовал приближение чего-то настолько большого… Какой-то предел, последняя точка… Всё замутилось, потемнело и вновь засветилось. Образы исчезли, осталось только одно… Собственно говоря, ничего не осталось — была тишина, темнота. Или, вернее, не было даже и их — темнота, тишина — это что-то наше, отсюда, подробности. Было что-то совершенно другое — ни света, ни темноты. Пожалуй, ближе всего… Осталось одно: только большое, ни с чем не сравнимое, ничем ненарушимое спокойствие, ясность.

Спокойствие, ясность — и вместе напряжение: полное, ровное, как раздувшийся парус. Неизменное, постоянное, ровное, долгое, вечное. Спокойствие — и напряжение.

Не было больше трепета, вспышек, метаний. Все эти эксперименты, минуту тому назад меня развлекавшие, попытки самому себе доказать что-то, показались бы мне теперь мелким школьничеством. Напряжение было в тысячи раз большим, но теперь это была не истерика дилетанта, что-то почуявшего, но не знающего, как приняться за дело, — было спокойствие мастера, безгранично в себе уверенного.

«Да, хорошо. Так и надо. Дальше. Планета? Конечно, могу отозвать, но неинтересно… Машина слишком знакома. Я не мальчик пробовать силы, и так знаю. Закон тяготения? Конечно, да, сейчас нужен. Потом может быть и иначе, отменим, но сейчас — нельзя Законы природы? Конечно, многое, скрепя сердце, не всё еще хорошо, но иначе нельзя. Задача так велика… Надо обходом, постепенно многое перетерпеть. А там, в конце… Да, там всё хорошо.