Шамиль Султанов - Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

— Иначе говоря, игра имеет некий внутренний тотальный смысл и характер, в этой игре есть нечто предельно важное и серьезное, по сравнению с чем даже внешняя жизнь человека второстепенна, необходимо относиться к этой игре предельно ответственно, наконец, в человеке есть нечто, что позволяет ему отстраняться от игры и видеть ее как бы со стороны.

— Игра как образ эвристического процесса характеризуется спонтанностью и непосредственностью, эмоциональной, волевой, интеллектуальной вовлеченностью, когда все эти три элемента представляют собой нечто целое. Можно говорить о целостности и единстве действительно вовлеченного в игру игрока. Наконец, игровая ситуация предусматривает некое единство игрока и игры.

— Я хочу добавить вот что еще к образу игры как всеобщей модели эвристического процесса: ключевым принципом игры является принцип аналогии.

— Ну а в чем заключается внутренняя система, внутренний механизм игры вообще, если она основана на принципе аналогии?

— Игра как эвристический процесс — это спонтанное самоконструирование при помощи определенных образов. Различных типов образов, по крайней мере, пять: чувственные образы, то есть образы, порождаемые органами чувств; дискретные (формально логические) понятия — например, стол (вообще); мифологические образы, которые содержат в себе слитые, диалектические противоположности — например, образы богов-олимпийцев; порождающие метаобразы например, принцип бинарности или образ геометрической пирамиды, образ Абсолюта (Бог).

Внутренняя система эвристических процессов включает три основных элемента.

Количественное и структурное расширение пространства данного типа образов (сначала чувственные, затем дискретные, потом мифологические и т. д.). Речь идет о процессе расширения и управления этим расширением соответствующей области образов. Например, без определенной насыщенности структуры индивидуального поля чувственными и дискретными образами невозможно эффективное развитие поля мифологических образов и т. д.

Ориентированная индивидуализация метода восхождения по этим пяти уровням образов, или направление конкретного разума на разработку индивидуальной системы восхождения.

Комбинирование уровнями образов, вплоть до оперирования образами различных уровней одновременно и вместе. Такая потенциальная возможность основана на том, что не только на каждом из уровней, но и в каждом индивидуальном, конкретном образе есть все остальные уровни, и потенциально вообще вся бесконечная множественность образов.

— Но я хотел бы добавить вот что: Нагарджуна говорил о развитии гармонии как критерии развития вообще. В этом смысле творчеству как силе противостоит абстрактное нечто, что можно объединить под понятием «сложность». Сложность просто как негармония есть неопределенность. Но действительная сложность является вызовом творчеству как силе. Может быть, именно на это намекает Чжуанцзы: «Все вещи живут, а корней не видно… Все люди почитают то, что они знают, но не знают, что такое знать, опираясь на то, что они не знают… Разве нельзя назвать это Великим изумлением?»

…Это произошло тогда, когда… с Аркселаем я во второй раз приехал в Фивы. На следующий день после приезда я пошел в Карнакский храм. Аркселай благополучно заснул, хотя я ему и сказал, что опасно спать на заходе солнца. Но он начал резво и радостно жестикулировать, время от времени поглаживая брюхо. Я отвернулся. Когда-то, еще до моего рождения, отец велел отрезать ему язык за то, что тот много болтал на торгах.

С трепетом я вхожу в храм. Не сумрачные, огромные фигуры безмятежных в своем посмертном спокойствии фараонов влекут меня сюда. Прошлый раз случилось вот что: я оказался в зале с массивными колоннами, покрытыми сверху донизу иероглифами. Я долго обходил колонну за колонной, чуть притрагиваясь к шероховатой поверхности. Я искал нечто, время от времени я натыкался на чуть заметные углубления в камне, откуда мягко и нежно истекало тепло. Потом я почувствовал неожиданную усталость, присел у одной из колонн и заснул. Я не могу выразить то, что ощущал и видел во сне…

Я вновь хотел ощутить это пространство колонн, которые, казалось, уходили в неведомую глубину сквозь массивные плиты, на которые их поставили когда-то неизвестные жрецы.

Солнечные лучи, словно в блекнущем, но напряженном танце, освещали в последнем предзакатном усилии верхние части притягивающих меня колонн. Мне вдруг показалось, что отдельные лучи, извиваясь, проникают вниз, словно вспыхивая изнутри в отпечатках туманного египетского духа В глазах кольнула резкая боль. Я опустился на каменную подушку колонны и долго протирал гулко пульсирующие веки. Когда наконец боль отступила, я не удивился, увидев перед собой старого египтянина в иссиня-белой одежде жреца. Он пристально смотрел на меня, и я чувствовал жжение в верхней части живота.

— Мир, в котором мы с тобой здесь, — это загадка. И эта каменная колонна тоже загадка Ведь ты пришел сюда не по своей воле, тебя притянула сила, порождаемая загадкой.

Я ощутил уже сильную резь в животе и снова прикрыл глаза. Когда я взглянул на него, он сидел, выпрямив спину и сжав губы. Но я чувствовал и видел его мысли, ибо обращены они были только ко мне.

— То, на что ты смотришь, это еще не все, что здесь есть. В мире есть намного больше. Фактически до бесконечности. Когда ты пытаешься объяснить себе все это, то на самом деле ты пытаешься сделать мир знакомым. И я и ты прямо здесь, в мире, который называют реальным, находимся просто потому, что мы оба знаем его. Но ведь есть миры внутри миров, прямо здесь, перед нами. И об этом рассказывают эта колонны.

Он замолчал и опустил голову. Так просидел он некоторое время, не шелохнувшись. Он мне казался и очень знакомым, и бесконечно незнакомым. Затем он вновь заговорил:

— Мир — необъятен. И ты никогда не сможешь понять его. И никогда не разгадаешь его тайны. Поэтому относись к нему как к тому, что он действительно есть — как к чудесной, прекраснейшей загадке!

Твой отец не смог этого. Мир так и не стал для него загадкой. И потому, когда он приблизился к староста, он убедился, что не имеет больше ничего, чтобы жить. Но он не исчерпал мира. Он исчерпал только то, что делают люди.

Вещи и поступки, которые делают люди, являются щитами против сил, которые их окружают. То, что они делают как люди, дает им некое удобство и осязаемое чувство безопасности. И можно сказать, что то, что делают люди, очень важно, но только как щит. И многие никогда не знают, что все, что они делают как люди, это только щиты. И люди позволяют этим щитам господствовать и пожирать их жизни.

Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть важнее, чем этот мир, священная загадка. Пока ты чувствуешь, что являешься самой важной вещью в мире, ты не можешь в действительности воспринимать мир вокруг себя, как он есть.