Шамиль Султанов - Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

— То есть можно сказать, что, не будучи ни чистым умом, ни просто роковым предопределением, этот внутренний руководитель и не есть человек в своей изначальной субстанции.

В реальной земной жизни человек может то подчиняться ему, то не подчиняться или подчиняться как-нибудь частично, приблизительно. Поскольку человек является своеобразным упомостигаемым миром, он выше своего даймония. Но, оскверняя то душевное состояние, которое он сам же выбрал перед своим земным воплощением, человек этот тем самым становится и ниже этого даймония. При новом перевоплощении душа получает право выбирать и нового даймония.

— Поскольку душа не тело, отсюда следует ее бессмертие…

— Да, во-первых, если бы была смертной Мировая Душа, то рано или поздно безвозвратно погибла бы вся Вселенная. Но раз бессмертна Вселенская Душа, то вследствие однородности бессмертна и наша душа — как принцип жизни и чистой активности. Во-вторых, бессмертие души следует так же из ее простоты: простое ведь не может разлагаться на части и погибать.

— Таким образом, смерть есть не смерть души — это было бы абсурдно, — а освобождение ее от уз тела. Посмертная же участь душ подчинена закону абсолютной справедливости. И после лишения тела никакими усилиями от этого закона нельзя избавиться. Так, дурной господин, жестоко обращающийся с рабами, сам превратится в раба. Богач, постоянно думающий о золоте, родится бедняком. Любвеобильный мужчина превратится в следующей жизни в женщину и так далее.

— Но в конечном же результате душа после огромного или определенного количества воплощений окончательно освобождается от тела и становится такой, какой была до своего земного рождения. Даже воспоминание о прежней земной жизни утрачивается душой. И она вновь всецело отдается исключительно блаженному созерцанию вечного…

Что-то вспыхнуло вдруг, как молния, нет, даже как ярчайшая точка в молнии… Нечто, связанное с тем Сном…

…Это был необычайный сон. И даже больше, чем сон. Позднее, в самых разных обстоятельствах я вдруг сталкивался с ощущением того, что те или иные события жизни — всего лишь продолжение этого страшного в своей ясной, прозрачной пластичности сна. И сейчас, когда я уже уверен, чувствую, осязаю, что распухшее мое тело окончательно прощается с этой жизнью моей, мне кажется, что и это было в нем… тогда…

…Я засыпаю… медленно… продираюсь сквозь что-то серое, беззвучное, обволакивающее… И словно нечто плавно и легко подхватывает и несет…

Огромный бескрайний луг. Миллионы разнообразных цветов и трав. И синее небо, утреннее солнце, легкий, ласковый ветерок. Где-то рядом журчит чистый ручеек.

Летаю с цветка на цветок. Я — бабочка с черно-синим, мерцающим в лучах рисунком человеческого черепа на взмахе, я — легкокрылая радость, я — весь этот луг, я — это небо, я — журчащий ручей. Я долго с упоением от чистой неизведанной радости перелетаю с цветка на цветок. И, наконец, устаю опьяняющей усталостью. Складываю свои красивые, шелковые крылышки и умиротворенно, чуть подрагивая, засыпаю. И во сне этом я вижу, что я — Плотин. Я стою на темной, небольшой скале — светящийся, в ярком округленном коконе и вижу свои глаза.

Я не удивляюсь, но размышляю: кто я — бабочка, видящая себя во сне Плотином? Или я — Плотин, видящий себя во сне бабочкой?..

Бабочка, огромная, чуть-чуть подрагивает великолепным своим хоботком:

— Принеси мне плод того фигового дерева.

— Вот он.

— Разломи его.

— Разломил.

— Что ты видишь внутри?

— Эти зерна, совсем крошечные.

— Разломи-ка одно из них.

— Разломил.

— Что ты видишь внутри?

— Ничего.

— Это мельчайшая суть, которую ты не замечаешь, именно эта мельчайшая суть и порождает большое фиговое дерево. Верь мне, эта мельчайшая суть, которая составляет все сущее, — это Истина, это ты, это я.

— Положи эту соль в воду и размешай ее.

— Размешал.

— Попробуй-ка воду хоботком своим с этой стороны. Что ты чувствуешь?

— Она соленая.

— Попробуй в середине. Что ты чувствуешь?

— Она соленая.

— Попробуй с той стороны. Что ты чувствуешь?

— Она соленая.

— Выпей ее.

— Я выпил ее, и воды нет, а вкус соли все еще остался.

— Вот так не всем заметная пребывает в этом мире суть. Эта мельчайшая суть, которая составляет все сущее, — это Истина, это ты, это я.

Если болен какой-нибудь человек, вокруг него собираются родственники и спрашивают: «Ты узнаешь меня? Ты узнаешь меня?» И пока его речь не поглощена разумом, разум — дыханием, дыхание — огнем, огонь — огнем, он узнает их. Но, когда разум поглотил речь, а дыхание — разум, а огонь — дыхание, а огонь — огонь, тогда он не узнает их. Эта мельчайшая суть, которая составляет все сущее, — это Истина, это ты, это я.

И не перестаю глубоко размышлять я в неведомых глубинах сна: кто я — бабочка, которой снится, что она — Плотин, или я Плотин, которому снится, что он — бабочка. И, так размышляя через свое тихое дыхание, иду я по тропинке — ночь, полная, пышная луна, чуть припорошенный пылью путь среди кустов, похожих на застывших в глубоком удивлении необычных животных. Иду я медленно и легко, и в руках у меня раскрытый, весь в цветах, дырявый зонт, через отверстия которого струится на меня лунный свет.

И вдруг, не переставая размышлять и при этом не имея никаких мыслей, я вижу великолепный череп на тропинке; весь он белый и потрескавшийся от своей белизны. Дотронувшись до него тонким своим посохом, я словно говорю, но звуков не слышу: «О ты, почтенный! Стал ли ты таким потому, что в жажде жизни утратил всякий разум? Иль стал таким потому, что служил в обреченном на поражение легионе? Стал таким потому, что творил недобрые дела и устыдился, что опозорил отца и мать, жену и детей? Стал этим потому, что голодал и холодал? Или дошел до этого, просто прожив много лет?»

Закончив свою речь, я прилег на траве, положив себе под голову череп, и заснул. И тут взлетел череп и сказал:

— Ты говорил как пустослов! То, о чем твои слова, бремя живых. Для мертвых ничего этого не существует. Хочешь ли ты выслушать то, что тебе скажет мертвый?

— Хочу.

— Для мертвого нет наверху императора, внизу — рабов. Нет для него течения времени. Весна и осень для него — сами Небо и Земля. Поэтому радости величайшего из царей не могут быть выше этих радостей.

Я недоверчиво покачал головой и сказал висящему в воздухе черепу:

— Ну а если бы я попросил Адрастию, чтобы она создала для тебя вещественную форму, сделала бы для тебя кости и мясо, жилы и кожу, вернула бы тебе отца и мать, жену и детей, друзей, захотел бы ты всего этого?

Череп негромко засмеялся и внятно, медленно произнес: