Шамиль Султанов - Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

— Действительно, с одной стороны, он сходен с внешним материальным предметом, поскольку так же аффинируется. С другой стороны, он подобен душе, так как его аффекция становится его формой.

— Итак, ощущения возникают благодаря физиологическим органам: ощущение присуще душе в теле и благодаря телу. Органом ощущения может быть или все тело, например, при осязании, или какая-либо отдельная часть его, или даже искусственные аппараты.

— Ощущения извещают душу о полезном для организма и предохраняют от вредного. Это первоначальное значение ощущений.

— Какую роль, например, при зрении играют свет и воздух?

— Орган зрения скорее всего аффицируется тогда, когда нет посредствующей среды. Ведь ясно, что непрозрачная среда мешает зрению, а прозрачная — не имеет значения. Иначе говоря, суть зрения в устанавливающейся между органом и предметом «симпатии». И нужна не промежуточная среда, нужен только контакт между органом и предметом, осуществляемый при помощи света. И действительно, ведь разные люди в одной и той же ситуации видят разные предметы, обращают внимание на различные вещи. Скажи мне, что ты видишь, и я скажу тебе, кто ты — потенциально или актуально — есть. Зрение нуждается не в воздухе, как промежуточной среде, а в свете, который является сущностью и действием ощущаемого тела. И свет, как деятельность или активность тела, нетелесен.

— Таким образом, реальная причина зрительных ощущений — световая энергия. А смешение этой энергии с темной материей дает различные виды цветов, то есть является причиной цветовых ощущений людей.

— Ощущения являются видом симпатии, соаффекции. Но это возможно лишь у однородных предметов. Потому чувственные ощущения не могут быть присущи чистой душе. Но, с другой стороны, люди не могут ощущать явлений другого, абсолютного мира. Это уже дело ума.

— Ну а что по поводу той теории, что ощущения — это впечатления или отпечатки в душе, а память есть не что иное, как сохранение этих отпечатков в душе?

— Это совершенно неверно. Во-первых, ощущая что-либо посредством, например, глаз, мы стоим на месте и обращаем лишь глаза в ту сторону, где прямо перед нами находится видимый предмет. Кажется, что как раз там возникает восприятие, и душа смотрит на внешний предмет. Но именно этот факт и доказывает, что в душе не возникает никакого отпечатка, вроде того, который получается на воске от перстня… Ведь в таком случае, душе не нужно было бы обращаться зрением к внешнему миру, так как впечатление находилось бы уже в ней самой. Далее, так называемая теория впечатлений не в силах объяснить, как же душа воспринимает расстояние. Ведь понятно, что отпечатки вещей в душе не могут находиться на известном расстоянии от нее.

— Пожалуй, так…

— Кроме того, душа в этом случае не могла бы оценить и величины, так как, например, отпечаток неба в душе не может быть столь же большим, как само небо. Наконец, самое главное, если мы ощущаем только отпечатки вещей, то получается, что сами внешние вещи совершенно не то, что мы видим. Поэтому эта теория впечатлений и не дает объяснения восприятию видимого протяженного чувственного мира.

— Понятно, что точно так же и при слуховых ощущениях: звучащее тело как бы пишет в воздухе буквы, которые читаются душой.

…И вновь наступает оглушительная тишина, и вновь меня словно пронзают клубящиеся пространства…

…Ночь, глубокая ночь. Нет темных облаков, но тьма, тьма… Ибо нет там, где должно быть небо, ни драгоценных россыпей звезд, ни приветливого взгляда богини Селены…

…Я — у входа в храм. Мрачная темень, но знаю я, что это храм благословенной Артемиды. Меня и влечет туда, непрестанно и с силой, и что-то удерживает. И словно в какой-то нерешительности пребываю и колеблюсь, словно ожидаю чего-то… И действительно, появляется, словно бы сгущаясь из тьмы и озаряясь изнутри, едва-едва, нечто округлое и удлиненное, мерцающее и неопределенное… И знаю я, что это встреча, к которой я стремился еще в той жизни, встреча на неведомой спирали реальности, с тем, что когда-то я называл духом Гераклита…

— Мудрость Гераклита в бесконечно живых глубинах храма Артемиды.

— Потому я здесь…

— Но эта мудрость — неприступный путь, и приближающийся к нему без посвящения найдет лишь тьму и мрак…

— Все слова и мысли — лишь тень намека в отношении Него…

— Поэтому я сейчас и молчу здесь, где центр Великого Молчания.

— Но даже здесь невозможно дважды войти в бесконечный и грандиозный поток. В нем одновременно все соединяется и расступается, приходит и уходит.

— Я знаю это.

— Одно и то же жизнь и смерть, бодрствование и сон, юность и старость; это, изменяясь, становится тем, а то снова этим. Жизнь и смерть содержатся как в той человеческой жизни, так и в том человеческом умирании.

— Только вечное — живет, и потому оно является и в преходящей человеческой жизни, и в его умирании. Пробужденное вечное в человеке с одинаковым спокойствием созерцает и то, что люди непосвященные называют умиранием, и то, что они называют жизнью. Посвященный освобождается от тяготения к этому бесконечному становлению: жизнь — смерть, жизнь — смерть, жизнь — смерть…

— Аид и Дионис одно и то же. Но это недостаточно знать рассудком, ибо это бесполезно. Только тот, кто созерцает смерть в жизни и жизнь в смерти, и в обеих — вечное, стоящее над жизнью и смертью, только тот может в истинном свете видеть так называемые недостатки и преимущества бытия. Ибо и в недостатках живет вечное, и потому они являются недостатками кажущимися. Для людей не лучше стать тем, чем они хотят: болезнь делает сладостным и благим здоровье, голод — насыщение, труд — отдых. Как море — самая чистая и самая грязная вода: годная для питья рыбам и полезная для них, негодная и вредная для человека.

— Гармония мира обращена внутрь, но лишь посвященный воспринимает это как единственный реальный путь. А что касается людей обычных, то в своем познании держатся они за преходящее, отвращаясь от вечного. И тогда то, что считают они жизнью, становится для них опасностью, становится важным. Но, как только человек перестает придавать этой жизни безусловную ценность, происходит как бы возврат к детству. И как многое, чем дитя играет, взрослый принимает серьезно! Но посвященный становится как дитя, и тогда жизнь превращается в игру: «важные ценности» для вечности не имеют никакого значения. Игра вечного сохраняет в посвященном ту уверенность, которую отнимает у земных людей серьезность, возникшая из преходящего.

— Как сжигающее и опаляющее пламя, действует созерцание вечного на обычное мнение о вещах. Дух растворяет мысли о чувственном, расплавляет их. Он — пожирающее пламя, и потому огонь является первоосновой всех вещей. И именно потому, что во всех вещах заключается вражда, дух посвященного, как пламя, возносится над ними, претворяя их в гармонию.