Эрнст Юнгер - Эвмесвиль

Мы уже часто использовали образ человека, встречающего себя самого. В самом деле важно, чтобы тот, кто решается на тяжелое начинание, обрел четкое представление о себе. А именно: человек на корабле должен выбрать себе в качестве мерила человека в лесу — то есть человек цивилизации, человек движения и исторических явлений должен ориентироваться на свою покоящуюся и сверхвременную сущность, которая в истории лишь изменчиво отображается . В этом — наслаждение для всех сильных духом, к которым относится и лесной путник. По ходу этого процесса зеркальное отражение вспоминает о прообразе , который его порождает и в котором оно пребывает неуязвимым; или, можно сказать: унаследованное вспоминает о том, что лежит в основе всякого наследства.

Такая встреча не нарушает одиночества, в чем и заключается ее волшебство <���…>. Человек в этом одиночестве суверенен — при условии, что он осознает свой ранг. В этом смысле он — сын Отца, господин земли, чудно сотворенное существо . При таких встречах все социальное отходит на второй план. Человек снова берет, притягивает к себе жреческие и судейские силы, как это было в древнейшие времена. Он выступает из рамок абстракций, функций и рабочих подразделений. Он вступает в непосредственное отношение с Целым, с Абсолютом, и в таком отношении — источник великого счастья.

Эта картина возвращает нас к идеям Гамана, выраженным, например, в работе «Маги из стран Востока, в Вифлееме» [505]:

Человеческая жизнь, как кажется, представляет собой ряд символических действий, посредством которых наша душа способна открыть свою невидимую природу, добиться созерцающего познания своего действенного бытия и сообщить его другим. <���…> Наша жизнь, как говорят, сокрыта вместе с Христом в Боге. Но когда Христос — наша жизнь — откроет себя, тогда и мы откроемся вместе с Ним во всем величии. <���…> Еще не показалось то, чем мы будем. Но мы знаем, что, когда покажется, мы уподобимся Ему, ибо увидим Его, каков Он есть.

А в работе «Эстетика in nuce» [506]говорится (с. 198, 206—207, 209; выделено мной. — Т.Б .):

В конце концов БОГ увенчал чувственное откровение своего величия, создав мастерское произведение — человека. Он создал человека в Божественном гештальте: — — — по образу Божию создал Он его. Это решение Творца развязывает самые запутанные узлы человеческой натуры и ее предназначения. Слепые язычники — и те распознали незримость, сближающую человека с БОГОМ. Задрапированное тело, лицо, голова и внешняя поверхность рук — всего лишь зримая схема, в которую мы проникаем; а по сути — только указание на сокрытого человека в нас… <���…> Эта аналогия человека к Творцу придает всем творениям их смысл и облик, отчего зависят верность и вера во всей природе. Чем живее эта идея образа-подобия невидимого Бога в нашей душе, тем больше наша способность почувствовать Его благодать и человеколюбие в творениях, ощутить это на вкус, увидеть, потрогать руками. <���…> Как человек, который рассматривает в зеркале свое телесное лицо, а насмотревшись, уходит прочь и забывает, какой у него был облик: точно так же и мы обращаемся с прошлым… Но совершенно иначе сидит живописец перед собственным отражением. Нарцисс (луковица прекрасных духом) любит свое отражение больше, чем свою жизнь .

Венатор, увидев себя в зеркале, видит прообраз человека — совершенное творение и подобие Творца, первобытного человека, каким он виделся Вико: охотника (ведь его имя и означает: Охотник [собственно, то же понятие, что «авантюрное сердце» у раннего Юнгера], Героя, одного из тех суверенных «Отцов Семейств», которые, согласно Вико, основали первое государство.

Этот внутренний — или первобытный — человек и есть прообраз анарха .

Принимая предложение Домо, Венатор становится «Ксенофонтом» экспедиции, то есть, опять-таки, человеком действующим : он берет на себя роль историка-воина, который некогда согласился участвовать в таинственном и опасном походе царевича (Кира Младшего), представлявшегося ему идеальным правителем.

Концовка романа несколько проясняется, если сравнить ее с финалом «Гелиополя». Там, наряду с самим городом Гелиополь, где идет борьба между Проконсулом и Ландфогтом (демагогом, играющим на инстинктах толпы), существует — в космосе — некое совершенное государство Регента (наместника Бога?). Когда герой романа Луций де Геер разочаровывается в методах власти и Проконсула, и Ландфогта (и Левиафана, и Бегемота), посланник Регента — «голубой пилот» — специально прилетает на землю, чтобы забрать его в вышнее царство, объясняя свое приглашение так (с. 436—437):

Мы считаем возможным собрать со всего света элиту, которую создала выстраданная боль и которая очистилась в битвах и лихорадке истории, подобно субстанции, которой свойственна скрытая воля к спасению. Мы стремимся сконцентрировать эту волю и дать ей развиться, чтобы потом опять придать ее телу как осмысленную и просветленную жизненную силу. Так следует понимать и исход Регента — как прощание с планом его простого возвращения. <���…> Мы подождем, пока все силы развернутся и потерпят крах. Регент будет хорошо информирован обо всем, его благоволение безгранично.

В последних строках романа «Гелиополь» говорится о том, что через четверть века Луций в свите Регента вернулся на землю.

Кондор — аналог «голубого пилота», представитель стихии воздуха — тоже, возможно, явился в Эвмесвиль лишь для того, чтобы забрать Венатора в свою свиту. Эта свита, согласно Юнгеру, и образует истинную «знать» (Adel). В «Лесном пути» (с. 122) Юнгер объясняет, что он имеет в виду:

Итак, в любом положении и по отношению к любому Единственный может стать Ближним — в этом и раскрывается его сущностная, княжеская черта. Происхождение Знатного связано с тем, что он предоставляет защиту — защиту против угрозы со стороны чудищ и извергов. Это и есть отличительный признак Благородного, проглядывающий даже в тюремщике, который тайно дает заключенному кусок хлеба. Такое не может быть потеряно, и этим жив мир. Это та жертва, на которой он покоится.

В образе Кондора можно усмотреть скрытую полемику Юнгера с Карлом Шмиттом. Дело в том, что в «Левиафане» непосредственно после цитируемых в «Эвмесвиле» слов о борьбе Бегемота с Левиафаном Шмитт сравнивает евреев со стервятниками, питающимися падалью (с. 116; выделено мной. — Т.Б .):

Евреи же стоят поодаль и смотрят, как народы Земли взаимно истребляют друг друга; им эта священная резня и бойня представляется закономерной и «кошерной». Они питаются плотью умерщвленных народов и тем живут.