Иустин Попович - Философия и религия Ф.М. Достоевского

— А там может случиться топор? — рассеянно и гадливо перебил вдруг Иван Федорович.

Он сопротивлялся изо всех сил, чтобы не поверить своему бреду и не впасть в безумие окончательно.

— Топор? — переспросил гость в удивлении.

— Ну да, что станется там с топором? — с каким‑то свирепым и настойчивым упорством вдруг вскричал Иван Федорович.

— Что станется в пространстве с топором? Quelle idee! Если куда попадет подальше, то примется, я думаю, летать вокруг земли, сам не зная зачем, в виде спутника» [192] Там же. С. 723-724. .

Топор как спутник земли — это, как нам представляется, одна из самых дьявольских идей, какие могли быть зачаты и рождены в этом мире: облетая землю, он невольно уничтожает каждое человеческое существо, которое посмеет подняться над поверхностью земли. В земной атмосфере человек заключен, как в стальном шаре, пределы которого охраняет топор, уничтожая всех удаляющихся от земли.

Мир так отвратительно устроен, что кошмарчерт отрицает его, отрицает страстно и безоговорочно. Он, пожалуй, и мог бы сносить эту тиранию, если бы она была внешней, транс–субъективной реальностью. Но самый большой ужас его в том, что Творец сделал отрицание имманентным его самосознанию, то есть сделал для него так: отрицать — значит существовать. «Каким‑то там довременным назначением, которого я никогда разобрать не мог, я определен «отрицать»» [193] Там же. С. 725. , — говорит он Ивану.

Отрицать все сотворенное, все существующее, не принимать мир, всегда утверждать, что мир «herzlich schlecht» [194] Goethe. Faust. Prolog im Himmel. Der Herr. Hast du mir weiter nichts zu sagen? Kommst du nur immer anzuklagen? Ist auf der Erde ewig dir nichts recht? Mephistopheles: Nein, Herr! ich find’ es dort, wie immer, herzlich schlecht. Гете. Фауст. Пролог на Небесах. Господь: Ты кончил? С жалобой одною Являешься ты вечно предо мною! Иль на земле добра совсем уж нет? Меф истофель: Нет, что ни говори, а плох наш белый свет! (Перевод Н, Холодковского) , — это сущность Иванова кошмара и Фаустова Мефистофеля, это сущность всякого демонизма вообще:

Главная роль дьявола — критиковать творение Божье и отрицать. Он первый критик и основоположник критицизма. Так устроенный мир сей является постоянным оскорблением для его самосознания. Но он умело защищает себя: не он в ответе за этот мир, ибо не он сотворил его. Более того, кошмар–черт утверждает, что он предопределен для отрицания, так как без отрицания нет критики. А без «отделения критики» чем был бы этот журнал, называемый жизнью? Без критики была бы только «осанна». Однако для жизни мало одной «осанны», нужно, чтобы «осанна» проходила через горнило сомнений. «Ну, и выбрали козла отпущения, заставили писать в отделении критики, и получилась жизнь. Мы эту комедию понимаем: я, например, прямо и просто требую себе уничтожения. Нет, живи, говорят, потому что без тебя ничего не будет» [196] Братья Карамазовы. С. 725. . Жизнь — комедия; трагедия же людей в том, что они эту комедию принимают за нечто серьезное. Дьявол понимает это и потому стремится к самоуничтожению. Но ему не дают уничтожить себя, потому что он необходим для жизни и творит все «по приказу» [197] Там же. С. 726. . «Честь добра кто‑то берет всю себе, — говорит он, — а мне оставлены в удел только пакости» [198] Там же. С. 732, . Он касается основ бунта Ивана: «…страдание‑то и есть жизнь. Без страдания какое было бы в ней удовольствие; все обратилось бы в один бесконечный молебен: оно свято, но скучновато» [199] Там же. С. 726. . Собственно, страдание можно было бы и вытерпеть, если бы оно было лишь атрибутом нашего трехмерного мира. Но ужас в том, что оно приходит с той стороны видимого мира сего. Чтобы дополнить свою богоборческую космологию, кошмар–черт говорит Ивану, что в ином мире они имеют то же, что мы имеем в этом мире, т. е. имеют все виды абсурдности, суеверий, сплетен, особенно же много страданий, мук, мучений.

«— А какие муки у вас на том свете?.. — с каким‑то странным оживлением прервал Иван.

— Какие муки? Ах, и не спрашивай: прежде было и так, и сяк, а ныне все больше нравственные пошли, «угрызения совести» и весь этот вздор. Это тоже от вас завелось, от «смягчения ваших нравов». Ну, и кто же выиграл, выиграли одни бессовестные, потому что ж ему за угрызения совести, когда и совести‑то нет вовсе. Зато пострадали люди порядочные, у которых еще оставалась совесть и честь…» [200] Там же. С. 727. .

Кошмарный гость говорит Ивану о бессмертии, о потусторонней жизни как о чем‑то для него очевидном — о том, что он непрестанно наблюдает, что является частью его самосознания. Он это не доказывает, а изображает, описывает, стараясь из этого как можно больше втиснуть в тесные оболочки человеческих понятий и слов. На эту вечную тему, «на нашу тему», как говорит он Ивану, у него есть анекдот, а точнее — легенда, и рассказывает: «Был, дескать, здесь у вас на земле один такой мыслитель и философ,«все отвергал законы, совесть, веру», а главное — будущую жизнь. Помер, думал, что прямо во мрак и смерть, ан перед ним — будущая жизнь. Изумился и вознегодовал:«Это, говорит, противоречит моим убеждениям». Вот его за это и присудили<���…>присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров<���…>, и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворятся райские двери и все простят…<���…>Ну, так вот этот осужденный на квадриллион постоял, посмотрел и лег поперек дороги:«не хочу идти, из принципа не пойду!»<���…>Он пролежал почти тысячу лет, а потом встал и пошел.<���…>А только что ему отворили в рай, и он вступил, то, не пробыв еще двух секунд<.„>воскликнул, что за эти две секунды не только квадриллион, но квадриллион квадриллионов пройти можно, да еще возвысив в квадриллионную степень!» [201] Там же. С. 727-728. .

Но в этот анекдот кошмар–черт вплетает мысль о повторяемости происходящего на земле, чтобы еще сильнее отравить расслабленного Ивана, примерно так, как эта же мысль позднее отравляла Ницше. «Да ведь теперешняя земля, может, сама‑то биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала, опять вода, яже ее над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля — ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и все в одном и том же виде, до черточки. Скучища неприличнейшая…» [202] Там же. С. 728. .