Станислав Лем - Прошлое будущего

В «Сумме» в нескольких главах я также пытался доказать тезис, почему нужно пройти очень долгий путьк «искусственному интеллекту» машин. Уже немного раздраженно я объяснял в примечании к своему эссе «Признания антисемиота»: «Поразительно, как упорно повторяется ложь в связи с этой проблемой [т. е. о машинном переводе]. В книге «Les ordinateurs – mythes et réalités» [7] «Компьютеры – мифы и реальность» ( фр .). (Париж, 1968) Ж. М. Фонт и Ж. К. Кинью заявляют, что в СССР машина перевела «конкретный» роман Диккенса с оригинала на русский язык и перевод «был абсолютно приемлем» в сравнении с переводом, выполненным профессиональным переводчиком-литератором! Это абсолютная неправда. (…) И потому утверждение французских авторов, к сожалению, довольно типичное для определенного вида «научной популяризации», есть обычная фальсификация, которая является проявлением невежества или злой воли. Автоматизация переводов демонстрирует нерешительные и до сих пор ничтожные успехи, которым, однако, наверняка не приносят пользы подобные заявления, вводящие дилетантов в заблуждение» [8] См. в «Лем С., Мой взгляд на литературу». – М.: АСТ, 2009, с.54. .

V

Приведенные цитаты должны документально служить здесь двойной цели. Во-первых, они подтверждают, что я со своим скепсисом относительно футурологии был еще осторожнее, чем те, которых Хондрих назвал «самыми осторожными» среди футурологов. Также я пессимистично оценил возможности промышленных термоядерных реакций. Во всех этих случаях мой скепсис был разумно обоснован. В исследовании рака так, как я процитировал. В компьютерной науке потому, что я смог определить зияющую пропасть между уже достигнутым и необходимой для перевода семантической компетентностью. В случае термоядерной реакции – из-за ряда физических и технических граничных условий, которые делают чрезвычайно сложным ее осуществление внекакой-нибудь звезды.

Но, во-вторых, моя задача в этом эссе не должна ограничиваться «очищением футурологических авгиевых конюшен». То, чего я не знаю, всегда меня активизировало; не в погоне за (тогда еще не существующей) модой на исследование будущего, а из любопытства я разработал прогнозы в «Диалогах» (1954–1957) и в «Сумме технологии» (1963), которые (к сожалению) в итоге получили лишь ничтожно малое распространение. В Польше этим не интересовался никто; за пределами польских границ мои дискурсивные произведения издавали еще хуже. «Сумма» появилась только в русской, венгерской, сербохорватской и немецкой редакциях [9] К настоящему времени еще на латышском, чешском и, наконец-то, в 2013 г. на английском языках. . Футурологи бывают исключительно самоназначенными, при этом слава и сфера влияния каждого автора зависят не от истинности его прогнозов – по большей части не существующей, что можно установить тольковпоследствии, – а от рекламы, от «амплификации», от «укрепления» в сфере влияния уже признанных футурологов-бестселлеров. Правительства ожидают достоверности от университетов и институтов, как, например, от Института Хадсона или «Rand Corporation» из-за количества их сотрудников, грандиозных размеров проектов, больших затрат – ясно, что никто не мог интересоваться человеком, который на непонятном польском языке, без малейших дотаций, без последователей, секретариатов, спонсоров, без доступа к футурологической литературе что-то выдумал и изложил на бумаге. Нет ничего более успешного, чем успех, и баста.

Все приверженцы методов, будь то метод Дельфи, метод «прогнозов без неожиданностей», метод «сценариев» и другой блеф, не обращали внимания на то, принимал ли кто-нибудь все это всерьез или нет. Когда меня назначили членом Комитета «Польша 2000» [10] Комитет Президиума Польской Академии наук, образованный в 1972 г. В задачи Комитета входило планирование развития страны, предсказание будущего для принятия соответствующих упредительных мер. По просьбе Комитета в 1981 г. Лемом был написан доклад «Прогноз развития биологии до 2040 года» (см. в кн. «Лем С., Молох». – М.: АСТ, 2005, с.683-798). , я объяснил на первом заседании, что все, что можно будет сделать, останется неинтересным для политиков, а то, к чему они испытывают жгучий интерес, предсказать нельзя. Меня восприняли как адвоката дьявола, никто не пришел от моих слов в восторг.

Сейчас, впоследствии, можно сразу отличить футурологический мусор от обоснованных прогнозов. К моей «Сумме» можно было бы приложить целый отраслевой толковый словарь, чтобы объяснить, что я при проектировании «выращивания информации» с помощью генной инженерии использовал грамматико-лексикографические понятия, потому что тогда не было таких названий, как «плазмиды», «ДНК-зонд», «рестриктазы», «лигазы», «моноклональные антитела» и ряда других. То же относится и к другим техническим приемам прогнозирования. В области прогнозирования критерии отбора совершенно отличаются от тех, которые применяются в эмпиризме для выбора «хороших естественнонаучных теорий». Эмпирическую теорию никогда нельзя проверить, и даже выдуманный Поппером метод фальсификации имеет свое «но». Конечно, прогноз может быть самым настоящим гаданием. «Метод комплексных трендов» так же мало достоверен, как и все уже приведенные. Нельзя создать долгосрочные метеорологические прогнозы, потому что движение воздушных масс частично является хаотическим вихревым движением, будущее которого неопределимо в том же самом смысле, как и исход ряда партий в бридж. При прогнозировании я придерживался того, что уже было верным: в первую очередь, биологические виды уже существовали, и важный вопрос звучал так, смогли ли бы мы тогда собрать молекулярный алфавит генов в какие-нибудь «биолинотипы» (см. Примечания автора, 3)? Между тем процесс разработки общего вида биореактора уже в разгаре.

Предсказать темпы роста знаний было принципиально невозможно(см. Примечания автора, 4). Было принципиально возможноверить в существование фактов, «сделанных» силами природы почти четыре миллиарда лет назад. Кроме того, я использовал простые логические модели, которые объясняли мне, например, что в природе, во Вселенной и также на нашей планете ни одинэкспоненциальный рост не может длиться сколь угодно долгое время. Поэтому в «Сумме технологии» я писал о процессах, «которые, возможно, заставили замолчать многие цивилизации во Вселенной». Тогда я еще не знал, что будут существовать «футурологи будущего» и «футурологи отсутствия будущего», то есть добродушные оптимисты и катастрофические пессимисты. Мое счастье, что их еще не было в то время, когда я с большим усилием писал «Сумму технологии».