Станислав Лем - Прошлое будущего

I

Название этого эссе никоим образом не содержит противоречия, а говорит прежде всего о тех прогнозах, под которыми я подписываюсь как автор и которые я сделал двадцать пять лет назад и ранее в своих небеллетристических произведениях. Точнее говоря, речь идет о прогнозах, которые были даны между 1954 и 1968 годами. И самым важным является 1963 год, так как в декабре этого года я передал своему польскому издательству «Сумму технологии». Во вступлении также отмечу, что я бы охотно доверил кому-нибудь другому сортировку и проверку моих разбросанных в различных произведениях попыток предсказать будущее «настолько далеко, насколько возможно». Но так как никто не выразил своей готовности сделать это, я вынужден своими силами предельно кратко отделить познавательное и ориентированное на будущее от беллетристического [1] О предсказаниях С. Лема в беллетристике см. в его статьях «Что мне удалось предсказать» и «Повторение сказанного» – в кн. «Лем С., Молох». – М.: АСТ, 2005, с.703-718. Здесь и далее примечания переводчика. .

Здесь, по необходимости: из-за все-таки значительного временного промежутка между сегодняшним днем и тем временем, когда возникла «Сумма технологии» (а также родственные сочинения) и когда ни один эксперт не захотел посвятить себя этой вышеупомянутой проверке, можно сделать доброе дело, а именно: можно сравнить сделанные в далеком прошлом прогнозы с тем, что произошло на самом деле за этот промежуток времени. Правда, здесь я должен был бы добавить, что я едва ли смел надеяться на то, что смогу дожить хотя бы до небольшой части предсказанного. Ускорение темпа научно-технологических переворотов оказалось намного большим, чем я имел смелость полагать.

II

Возможно, стоит критически осмыслить так называемую теорему Поппера, где говорится, что в настоящее время мы никоим образом не можем знать то, что мы будем знать в будущем, так как мы бы знали это уже сейчас. Конечно, эта теорема верна в своем предельно строгом смысле: если бы кто-то в начале двадцатого века знал до последнего слова то, что напишет Томас Манн в «Волшебной горе», он бы мог написать роман раньше него. Но мысли Поппера все же нельзя придавать настолько конкретное значение. В этой теореме только высказано в форме противопоставления то, что в будущем какие-то отрасли знания и технологии будут каким-то образом прогрессировать. Крайности же простираются от абсурдного всезнания до банального незнания-почти-ничего. Герман Кан (см. Примечания автора, 1), один из известнейших, хотя и не самых успешных футурологов (так как из множества его прогнозов почти совсем ничего не оказалось правильным), попытался устранить вышеназванное несоответствие следующим образом.

Между невозможным всезнанием (о будущем) и незнанием-почти-ничего должна быть золотая середина. В качестве основы, в качестве границ для размышлений («a frame for speculations») мы возьмем метод прогноза без неожиданностей («surprise-free prediction»). В эти рамки затем можно включить отклонения от течения событий в будущем времени без неожиданностей. Тогда эти отклонения являются «сценариями» Кана.

Само по себе это кажется вполне разумным. Но после некоторых размышлений метод оказывается абсурдным: «граница» является историей (рассказом), которая пуста, т. е. не наполнена «событиями». В одной фиктивной рецензии (Цезарь Коуска: «О невозможности жизни; О невозможности прогнозирования» – из тома «Абсолютная пустота» [2] См. в кн. «Лем С., Библиотека XXI века». – М.: АСТ, 2002, с.137-159. ) я задал следующие вопросы мыслителю на пороге 20-го столетия: «Считаешь ли ты вероятным, что вскоре откроют серебристый, похожий на свинец металл, который способен уничтожить жизнь на Земле, если два полушария из этого металла придвинуть друг к другу, чтобы получился шар величиной с большой апельсин? Считаешь ли ты возможным, что вон та старая бричка, в которую господин Бенц запихнул стрекочущий двигатель мощностью в полторы лошади, вскоре так расплодится, что от удушливых испарений и выхлопных газов в больших городах день обратится в ночь, а приткнуть эту повозку куда-нибудь станет настолько трудно, что в громаднейших мегаполисах не будет проблемы труднее этой? Считаешь ли ты вероятным, что благодаря принципу шутих и пинков люди вскоре смогут разгуливать по Луне, а их прогулки в ту же самую минуту увидят в сотнях миллионов домов на Земле? Считаешь ли ты возможным, что вскоре появятся искусственные небесные тела, снабженные устройствами, которые позволят из космоса следить за любым человеком в поле или на улице? Возможно ли, по-твоему, построить машину, которая будет лучше тебя играть в шахматы, сочинять музыку, переводить с одного языка на другой и выполнять за какие-то минуты вычисления, которых за всю свою жизнь не выполнили бы все на свете бухгалтеры и счетоводы? Считаешь ли ты возможным, что вскоре в центре Европы возникнут огромные фабрики, в которых станут топить печи живыми людьми, причем число этих несчастных превысит миллионы?»

«Понятно, – говорит профессор Коуска, – что в 1900 году только умалишенный признал бы все эти события хоть чуточку вероятными». Когда я сказал в одном интервью («Frankfurter Allgemeine Zeitung», 10 апреля 1987 г.), что сбудется только абсолютно невозможное, я не шутил. Тем не менее я посчитал возможным составление некоторых прогнозов. По существу, главная мысль моей «Суммы технологии» была совершенно проста.

Земная жизнь – во всем своем многообразии, охватывающем миллионы видов, – это созданная viribus naturae [3] Силы природы (лат.). технология, и будет возможно перенять эту технологию, овладеть ею и соответствующим образом изменить потребности людей. Когда я писал об этом, в основу теоретической биологии был заложен только наследственный код, открытый и сформулированный Криком и Уотсоном в 1953 году. В то время мои соображения можно было представить себе так: наследственный код ДНК является «словом, которое станет плотью», «самоматериализуемой рецептурой», и однажды мы овладеем этим (генетическим) молекулярным языком, т. е. будем применять его в качестве принципиально нового вида технологии. Когда мы сегодня (в 1988 г.) создаем искусственное сердце, его владелец должен быть «подключен» к двигателю, что превращает его в инвалида. В противоположность этому естественное сердце является насосом, который уже содержит «двигатель» внутри своих стенок. Это настолько превосходит наши достижения, что никто не пытается технически это повторить, или скорее сымитировать. И в общем и целом во всех производственных процессах человека с того времени, как он взял в руку первый камень, чтобы его обработать, есть станок(вместо человеческой руки) и обрабатываемый предмет. В биологии вообще нет такого деления на инструмент и объект. Все «само себя создает». «Слово станет плотью». Это характерная особенность природы. Моя «Сумма» и ее прогнозы основываются на убеждении, что мы этому научимся.