Эмманюэль Левинас - Тотальность и бесконечное

Прерывность времени плодовитости делает возможной абсолютную юность, позволяет начинать все сначала, сохраняя за этим началом отношение с возобновляемым прошлым, свободно возвращаясь назад, — свободно от любой свободы, кроме свободы памяти — в условиях свободной интерпретации и свободного выбора, в получившем как бы полное прощение существовании. Это возобновление ушедшего мгновения, эта победа времени плодовитости над становлением подверженного старению и смерти существа есть прощение — творение самого времени.

Прощение в своем непосредственном значении связано с нравственным феноменом греха; с обыденной точки зрения, парадокс прощения связан с обратным действием и, с точки зрения обычного времени, говорит об изменении хода вещей, об обратимости времени. Последняя имеет несколько аспектов. Прощение относится к истекшему моменту, оно позволяет субъекту, скомпрометировавшему себя в прошлом, вести себя так, как если бы прошлое не истекло, как если бы он не скомпрометировал себя. Будучи более действенным, чем забвение, которое не имеет отношения к реальности забытого события, прощение воздействует на прошлое, повторяя в некотором смысле событие и очищая его. Однако, с другой стороны, забвение отменяет отношение с прошлым, в то время как прощение сохраняет прощенное прошлое в очищенном настоящем. Прощенное бытие не является бытием безгрешным. Их различие не позволяет ставить невинность выше прошения, оно дает возможность увидеть в прощении избыток счастья, странное счастье примирения, felix culpa [95] Félix culpa (лат.) — счастливая ошибка. , данность текущего опыта, который более не вызывает удивления.

Парадокс прошения греха отсылает к прошению как к тому, что конституирует само время. Мгновения более не переплетаются между собой, оставаясь безразличными друг другу, — они располагаются в направлении от Другого к Я. Будущее приходит ко мне не из кишения неразличимых возможностей, которые стекаются к моему настоящему и которыми я овладеваю: оно приходит ко мне через абсолютный интервал, и только Другой, абсолютно иной — им может быть и мой сын — в состоянии здесь перекинуть мост к противоположному берегу, дать прошлому продолжение; однако тем самым он способен удержать из этого прошлого древнее Желание, которое его воодушевляло и которое инаковость каждого лица углубляет, приумножаете новой силой. Если время не заставляет следовать друг за другом не связанные между собой моменты математического времени, то оно не осуществляет непрерывную длительность Бергсона. Бергсоновская концепция времени объясняет, почему надо ждать, чтобы «сахар растаял»02*; время больше не выражает непостижимого рассеивания единства бытия, полностью содержащегося в первопричине, на ряд мнимых, призрачных причин и следствий. Время присоединяет к бытию новое, абсолютно новое. Однако новизна весен, расцветающих в лоне мгновения, схожего, согласно логике, с предыдущим мгновением, уже отягощена всеми прожитыми в прошлом веснами. Подспудная работа времени освобождает от этого прошлого, осуществляющегося в субъекте, когда тот порывает со своим отцом. Время — это не-окончательность окончательного, всегда возобновляющаяся инаковость совершенного, — «всегда» этого возобновления. Время в своем течении опережает завершенное, что делает возможным непрерывность длительности. Необходимы разрыв непрерывности и продолжение движения через разрыв. Суть времени состоит в том, что оно является драмой с многочисленными актами. где каждый последующий акт приводит предыдущий к развязке. Бытие не зарождается внезапно, не находится необратимым образом в настоящем. Реальность есть то, что она есть, но будет и еще раз свободно повторенной и прощенной. Бесконечное бытие зарождается как время, иными словами, во множестве времен, проходя через мертвое время, отделяющее отца от сына. Не конечность бытия составляет сущность времени, как считал Хайдеггер, а его бесконечность. Приговор смерти приближается не как конец бытия, а как неизвестное, которое приостанавливает возможное. Образование интервала, освобождающего бытие от ограничения судьбой, носит имя смерти. Небытие интервала — мертвое время — это производство бесконечного. Воскресение является главнейшим событием времени. Итак, в бытии нет непрерывности. Время прерывно. Одно мгновение не вытекает из другого безостановочно, на одном дыхании. Мгновение в своей непрерывности умирает и воскресает. Смерть и воскресение вместе образуют время. Однако такая структура по своей форме предполагает отношение Я к Другому, и в основе его — плодовитость, реализующуюся через прерывность, которая образует время.

Психологический факт felix culpa — избыток, приносимый примирением благодаря тому, что оно вбирает в себя разрыв; — отсылает, таким образом, к таинству времени. Факт времени и его оправдание коренятся в возобновлении, которое время делает возможным в воскресении благодаря плодотворности возможностей, принесенных в жертву в настоящем.

Почему потустороннее отделено от посюстороннего? Почему, чтобы идти к добру, необходимо зло, изменение, драма, отделение? Возобновление в условиях прерывности времени приносит молодость и. следовательно, бесконечность времени. Бесконечное существование времени обеспечивает возможность суда, условия истины, вслед за поражением, которое сегодня терпит добро. Через плодовитость я имею и смоем распоряжении бесконечное время, необходимое для того, чтобы истина сказалась, чтобы частный характер апологии превратился в действенную доброту, которая поддерживает «я» апологии в его особенности, — чтобы история не разбила и не раздробила это согласие, носящее еще субъективный характер.

Однако бесконечное время есть также оспаривание истины, которую она предвещает. Мечты о счастливой вечности, живущие в человеке наряду со счастьем, не являются простым заблуждением. Истина требует одновременно бесконечного времени и времени, на которое она могла бы наложить свою печать — завершенного времени. Завершение времени — это не смерть, а мессианское время, где непрерывное превращается в вечное. Победа мессианского — это чистая победа. Она ограждает от реванша со стороны зла, возврату которого не препятствует бесконечное время. Является ли такая вечность новой структурой времени или исключительной бдительностью мессианского сознания?

Эта проблема выходит за рамки данной книги.

Настоящая работа не является попыткой описать психологию социального отношения, в основании которого велась бы вечная игра фундаментальных категорий, окончательно закрепленная в формальной логике. Социальное отношение, идея бесконечного, присутствие содержания в том, что его содержит, таким образом, что оно превосходит возможности последнего, — все это, напротив, представлено в настоящей книге как логическая ткань бытия. Спецификация понятия в момент, когда она выливается в его индивидуацию, происходит не путем добавления последнего специфического отличия, даже если оно имеет объективную основу. Подобная индивидуация, на этой крайней стадии, была бы неразличима. Гегелевская диалектика обладает всеми возможностями, чтобы превратить подобную индивидуальность τοδε τι в понятие, поскольку возможность указать пальцем на «здесь» и «сейчас» предполагает отсылки к ситуации, в которой движение пальца определяется извне. Тождественность индивида заключается не в том, что он подобен себе и его можно идентифицировать извне с помощью указывающего на него пальца, а в том, что он — тот же (le même), что он является собой, идентифицирует себя изнутри. Существует логический переход от подобного к Самотождественному (le Même); логически сингулярность возникает в сфере логики предстоящей перед взглядом и образующей тотальность путем обращения этой сферы в интериорность «я», обращения, если можно так выразиться, выпуклой поверхности в вогнутую. Весь анализ интериорности, представленный в данном труде, направлен на описание условий этого обращения. Отношения, подобные идее бесконечного, которые формальная логика взгляда не может осветить, не впадая в абсурд и заставляя нас интерпретировать ее в понятиях теологии или психологии (то есть как чудо или как иллюзию), находят свое место в логике интериорности — в сфере микро-логики, — где логика продолжается по ту сторону τοδε τι . Социальные отношения предлагают нам не только эмпирический материал высшего свойства, дабы трактовать его с позиции логики рода и вида. Социальные отношения представляют собой изначальное развертывание Отношения, уже не предстающего перед взглядом, который мог бы полностью охватить его пределы, а осуществляющего себя как отношение Я к Другому в позиции «лицом-к-лицу».