Коллектив авторов - Эстетика и теория искусства XX века. Хрестоматия

Этот раздел «Второго манифеста сюрреализма» был написан три недели тому назад, когда я вдруг узнал о статье Десноса, озаглавленной «Тайна Авраама-еврея», которая появилась накануне в 5-м номере «Документов». «Не подлежит сомнению, – написал я 13 ноября, – что Десноса и меня в одно и то же время одолевала одна и та же забота, хотя мы действовали совершенно независимо друг от друга. Пожалуй, стоит установить совершенно ясно, что ни один из нас не узнал случайно о планах другого, и я могу определенно утверждать, что имя Авраама-еврея ни разу не было названо. Две из трех исторических фигур, упомянутых в качестве примера в тексте Десноса (мне, кстати, не понравилась их вульгарная интерпретация; впрочем, они относятся уже к XVII веку), – те, описание которых я привожу ниже (само же описание заимствовано у Фламеля). Со мной и с Десносом подобное случается уже не впервые (см.: „Явление медиумов“, „Слова без морщин“. – „Потерянные шаги“, изд. „Нувель Ревю Франсэз“)». Я всегда придавал наибольшее значение подобным медиумическим явлениям, которые сохраняются в аффективных связях. В этом смысле мне нечего менять в том, что я довольно подробно изложил в «Наде». Г-н Г. Ривьер в «Документах» сообщил мне в дальнейшем, что Деснос, когда его попросили написать об Аврааме-еврее, услышал это имя в первый раз. Это свидетельство, которое заставляет меня по сути отказаться от гипотезы о прямой передаче мыслей на расстоянии, тем не менее, как мне кажется, в целом подтверждает общий смысл моего наблюдения.

Я понимаю, что читатель тут же спросит меня, как возможно прийти к оккультизму. Независимо от тех усилий, которые прилагают, чтобы избавиться от паразитической и чисто «французской» тенденции, в соответствии с которой сюрреализм должен завершаться песенками, я думаю, что все мы заинтересованы в продолжении серьезного изучения этих наук: сегодня скажем, среди древних наук оказалась в различных отношениях скомпрометирована астрология, среди современных же – метапсихология (в особенности та ее часть, что затрагивает криптостезию, то есть способность ощущать сокрытое). Речь идет всего лишь о том, чтобы подходить к этим наукам с минимально необходимым сомнением, а для этого – в обоих случаях нужно составить себе точное позитивное представление об исчислении вероятностей. В таком исчислении самое главное – никому не передоверять проверку. При соблюдении такого условия, думаю, мы не можем оставаться равнодушными, узнав, что, к примеру, некоторые индивиды способны воспроизводить рисунок, помещенный в запечатанный и непрозрачный конверт, и могут делать это даже в отсутствие самого автора рисунка, равно как и в отсутствие всех, кто мог бы получить какую-то информацию о том, что это такое. Во время всевозможных опытов, имевших место при так называемых «светских играх», чисто развлекательный характер которых, как мне кажется, ничуть не умаляет значимости того, что происходило (а появлялись при этом сюрреалистические тексты, одновременно записанные несколькими людьми, писавшими в определенное время в одной и той же комнате, когда совместное творчество позволяло получать уникальную фразу или уникальный рисунок, в котором каждый из участников выполнял лишь один элемент – будь то подлежащее, глагол, прилагательное или же изображение головы, живота, ног («Изысканный труп». – «Сюрреалистическая революция», № 9-10; «Варьете», июнь 1929 года), позволяло определить нечто неизвестное («Диалог в 1928 году». – «Сюрреалистическая революция», № 11), позволяло предвидеть события, к которым совершенно неожиданно приводило осуществление некоего условия («Сюрреалистические игры». – «Варьете», июнь 1929 года) и т. д.); нам казалось, что при этом возникла некая странная возможность мышления, а именно единение. Ведь, не правда ли, самые поразительные соответствия устанавливаются именно так, необъяснимый, но вместе с тем и неопровержимый фактор вмешивается в ход вещей чаще всего, и, по правде говоря, именно здесь возникают необычные места встречи. Но пока мы можем лишь отметить их. Впрочем, совершенно очевидно, что с нашей стороны было бы несколько тщеславно рассчитывать в этой области исключительно на собственные силы. Помимо требования подсчета вероятностей – таковое в метапсихологии почти всегда находится в несоответствии с преимуществами, которые можно извлечь из малейшего предположения, и каковые для начала заставляют нас ожидать чего-то в десять или в сто раз более частого, нам следует также считаться с даром, особенно редко встречающимся у людей, по несчастью более или менее отравленных социальной психологией, – с даром, соотносящимся с проблемой двойственности и ясновидения. Ничто так не бесполезно, как попытка «следовать» за некоторыми субъектами, которые чувствуют себя столь же уверенно в нормальном мире, как и в мире ином; причем в духе вызова, брошенного одновременно и артистическому балагану, и медицинскому кабинету, – одним словом, в духе сюрреализма. Результат всех этих наблюдений должен фиксироваться в натуралистической форме, которая, конечно же, исключает всякую поэтизацию. Повторяю еще раз: я требую, чтобы мы умалили себя перед лицом медиумов, которые, пусть даже и в небольшом количестве, все же существуют, и чтобы мы подчинили интересы нашего дела тем, кто является прямым посредником общения. Мы с Арагоном уже говорили: да здравствует истерия с ее кортежами юных и нагих женщин, скользящих вдоль крыш. Вообще, проблема женщины связана со всем чудесным и тревожным. Причем связана в той самой степени, что и доверие, которое неиспорченный человек способен питать не только к Революции, но еще и к любви. Я настаиваю на этом потому, что отказ от любви – пусть по идеологическим мотивам – представляет собой одно из редких неискупимых преступлений, которые способен совершить в своей жизни человек, обладающий хоть толикой разума. Тот, кто называет себя революционером, возможно, попытается убедить нас в невозможности любви в условиях буржуазного строя; кто-нибудь еще сделает вид, будто служит делу, которое ревниво отторгает его от любви; по-настоящему же почти никто не осмелится с открытыми глазами отвергнуть великий день любви, в котором сливаются воедино как высоконравственная и в то же время расхожая идея спасения, так и идея духовной гибели. И если не поддерживать в себе состояния ожидания или обостренной восприимчивости, то можно ли по-человечески говорить о любви?

Я недавно написал во введении к анкете, распространенной «Сюрреалистической революцией»: «Если есть некая идея, которая сумела до сегодняшнего дня уклониться от всех попыток упрощения, некая идея, которая смогла противостоять самым ярым пессимистам, то похоже, что это как раз идея любви; лишь она одна способна хоть на мгновение примирить всякого человека с идеей жизни».