И. Кабанова - Современная литературная теория. Антология

В противоположность элитарности и культу метода в патриархатной критике женская эстетика наделила правом суждения обычную читательницу (здесь произошло соприкосновение движения за женское равноправие с тем, что Терри Иглтон назвал движением за освобождение читателя) и утвердила права женской критической интуиции в истолковании женских произведений. Женская эстетика говорила об исчезнувшей нации, о потерянной родине, о женском просторечии родного языка, о пренебрежительном отношении к силам женской культуры. В предисловии к антологии международной женской поэзии («Кокон», 1978) Адриенна Рич высказала заманчивую гипотезу женской диаспоры:

Идея общей женской культуры – расщепленной, существующей как бы отдельными диаспорами среди мужской культуры, внутри и под гнетом которой женщины сумели выжить, – робко, но постоянно высказывалась в феминистской критике последних лет. Разъединенные друг с другом нашей зависимостью от мужчин – домашней, семейной, племенной, живущие в мире патронажа и институций, мы должны были сперва увидеть и отвергнуть эту разъединенность, а потом начать исследовать, что же у нас общего как у женщин одной планеты.

Эта фаза интеллектуального бунта, гиноцентризма и критического сепаратизма была важнейшим периодом в опыте женщин, которые раньше всегда довольствовались подчиненными ролями послушных дочерей ученых, их помощников, корректоров и жен. Женщины начали экспериментировать в попытках создать женские идиомы для критического дискурса, выработать феминистский критический стиль, исходящий из женского опыта. В книге «К феминистской эстетике» (1978) Джулия Пенелопа Стэнли и Сюзан Дж. Вольф выступили с предложением: «особенности женского восприятия и понимания требуют литературного стиля, который отражал бы, передавал и воплощал качество нашего мышления», «стиля дискурсивного, соединительного, сослагательного, вместо сложного, подчинительного, линейного стиля классификации и разъединения».

Французская феминистская критика того же периода, возникшая из совершенно других интеллектуальных источников, также пришла к концепции U criture feminine (женского письма) и стала анализировать женский стиль как следствие разрыва с прошлым и возникновение перемен, произведенных авангардом, следствие, которое равно открыто для использования мужчинам и женщинам, но связано с женской морфологией пола. Французские феминистки с их проектом «написать тело, писать телом» особенно сильны революционной попыткой обосновать женское письмо властью, происходящей из женских генитальных и либидинальных отличий от мужчин. Французская критика фаллоцентризма принимает очень разные формы в работах Элен Сиксу, Люси Иригарэ и Юлии Кристевой, но все они исследуют возможность концентрического женского дискурса. Клиторальные, вагинальные, утеральные, строящиеся вокруг биений смысла, деторождения или радости жизни – феминистские теории женской сексуальности/текстуальности, испуганная дерзость, с которой они нарушают патриархатные запреты, снимают покровы с Медузы, – это восхитительный вызов фаллоцентрическому дискурсу.

И все же у женской эстетики были серьезные слабости. Как точно заметили многие критики-феминисты, выпячивание эстетикой женской биологии опасно приблизилось к сексистскому эссенциализму [127]. Попытки утвердить специфичность женского письма через гипотезы женского языка, утраченной родины или культурного анклава не могли найти поддержку в науке. Изначальное отождествление с амазонкой как воплощением женской автономности и творческого начала (среди прочих, предложенное Моник Виттиг и Ти-Грейс Аткинсон), провозглашение лесбийского сепаратизма как правильной политической формы для феминистской борьбы было одновременно и слишком радикальным, и слишком узким для направления в критике, если оно хотело получить признание. Концепции женского стиля или женского письма описывали только женскую авангардную литературу, и многие феминистки чувствовали себя исключенными из стилистики, которая отдавала предпочтение нелинейному, экспериментальному, сюрреалистическому. Заявив, что только женщины должны читать тексты писательниц-женщин, женская эстетика загнала себя в гетто. И наконец, эссенциализм универсального женского субъекта и женского воображения давал повод к обвинениям в расизме особенно потому, что произведения чернокожих писательниц редко брались в качестве примеров. Так как чернокожие и многие другие участники феминистского движения выступали против невнимания к расовым и классовым различиям между женщинами, идея общей женской культуры нуждалась в пересмотре.

Гинокритика, развивавшаяся рядом с женской эстетикой в 70-е гг., была попыткой решить некоторые из этих проблем. Она утвердила женские произведения как центральный объект критиков-феминистов, но отвергла концепцию какой-то особой женской сущности и стиля. В эссе «Феминистская критика в пустыне» (1981), ответе Джеффри Хартману [128], я выступала против феминистских фантазий о некоей особой зоне женского сознания или культуры, которая лежит вне патриархального мышления, и заявила, что «ни творчество, ни критика не могут существовать вне господствующей культуры». Тогда и женское творчество, и феминистская критика должны быть по необходимости двуголосым дискурсом, в котором есть место и угнетенному, и господствующему, дискурсом, звучащим и от лица феминизма, и от лица критики.

Но вместо этого гинокритика занялась многочисленными знаковыми системами женских литературных традиций и интертекстуальности. Изучая произведения, созданные женщинами, критики-феминистки оспорили и пересмотрели преобладающие стили критического дискурса и задались вопросом, нельзя ли создать теории женского творчества, исходящие из самой женской литературной традиции. Под влиянием междисциплинарных женских исследований они внесли в свое прочтение женских произведений теории и терминологию, заимствованные из работ таких ученых, как историк Кэррол Смит-Розенберг, психолог Кэрол Гиллиган, социолог Нэнси Чодороу, чей исключительно влиятельный труд «Воспроизведение материнства» (1978) пересмотрел психоанализ Фрейда и британскую объектную психологию с тем, чтобы показать, что гендерная принадлежность человека складывается еще в доэдиповой фазе.

Их труды повлекли за собой большое число работ по философии, социальной истории, религии, где утверждались «ценности материнства»: кормление, забота, ненасилие, постоянная включенность в связи с другими, и звучали призывы перестроить общество на этих основах. Критики-фемини-сты использовали эти метафоры идеализированного материнства для поиска сильных материнских линий в истории литературы, а также чтобы разделаться с противоположным способом критического дискурса. Элис Уокер описала «поиски материнских садов» у чернокожих писательниц, возведя творческое начало, подавленное в черных женщинах рабством и нищетой, к невербальным формам искусства. В резком противостоянии с эдиповской поэтикой агрессии, соперничества, обороны, предложенной Хэрольдом Блумом, американские феминистки предложили «женскую поэтику взаимосвязи», основанную на связи дочери с матерью, причем конфликт поколений сменяется у женщин доверительностью, великодушием, преемственностью. Джоан Лидофф, Джудит Киган Гардинер и др. считают, что текучие границы женского эго влияют на условности сюжета и жанра, сглаживают границы между лирикой и повествованием, реализмом и романтизмом. Здесь женская эстетика соглашается с постмодернизмом в размывании границ, в прославлении гетерогенности и различий.