Шамфор - Максимы и мысли (Характеры и анекдоты)

В уединении мы счастливей, чем в обществе. И не потому ли, что наедине с собой мы думаем о предметах неодушевленных, а -среди людей о людях?

Грош цена была бы мыслям человека, пусть даже посредственного, но разумного и живущего уединенно, если бы они не были значительнее того, что говорится, и делается в свете.

Кто упрямо не желает изменять разуму, совести или хотя бы щепетильности в угоду нелепым и бесчестным условностям, которые тяготеют над обществом, кто не сгибается даже там, где согнуться выгодно, тот в конце концов остается один, без друга и опоры, если не считать некое бестелесное существо, именуемое добродетелью и отнюдь не препятствующее нам умирать с голоду.

Не следует избегать общения с теми, кто неспособен оценить нас по достоинству: такое стремление свидетельствовало бы о чрезмерном и болезненном самолюбии. Однако свою частную жизнь следует проводить только с теми, кто знает нам истинную цену. Самолюбие такого рода не осудит даже философ.

О людях, живущих уединенно, порою говорят: оОни не любят обществап. Во многих случаях это все равно, что сказать о ком-нибудь: оОн н? любит гулятьп - на том лишь основании, что человек не склонен бродить ночью по разбойничьим вертепам.

Не думаю, чтобы у человека безупречно прямодушного и взыскательного достало сил ужиться с кем бы то ни было. оУжитьсяп, в моем понимании, значит не только общаться с ближним без применения кулаков, но и обоюдно стремиться к общению, находить в нем удовольствие, любить друг друга.

Беда тому, кто умен, но не наделен при этом сильным характером. Если уж вы взяли в руки фонарь Диогена, вам необходима и его клюка.

Больше всего врагов наживает себе в свете человек, который прямодушен, горд, щепетилен и предпочитает принимать всех за то, что они есть, а не за то, чем они никогда не были.

В большинстве случаев светское общество ожесточает человека; тот же, кто неспособен ожесточиться, вынужден приучать себя к напускной бес

чувственности, иначе его непременно будут обманывать и мужчины и женщины. Даже краткое пребывание в свете оставляет в порядочном человеке горький и печальный осадок; оно хорошо лишь тем, что после него уединение кажется особенно приятным.

Светская чернь почти всегда мыслит подло и низко. Ей по сердцу только мерзости и непотребства; поэтому она готова усматривать их в любом поступке, в любых словах, которые становятся ей известны. Как, например, толкует она дружбу, пусть даже самого бескорыстного свойства, между вельможей и талантливым человеком, между сановником и частным лицом? В первом случае-как отношения между патроном и клиентом; во втором - как плутовство и соглядатайство. В великодушии, проявленном при обстоятельствах самых возвышенных и волнующих, она чаще всего видит лишь ловкий ход, с помощью которого у простака выманили деньги. Стоит порядочной женщине и достойному любви мужчине случайно выдать связующее их и подчас глубоко трогательное чувство, как толпа объявляет любовников развратницей и распутником, и все потому, что суждения ее предвзяты, - она наблюдала слишком много случаев, где ее презрение и порицание были вполне заслужены. Из этого рассуждения следует, что честным людям лучше всего держаться подальше от толпы.

Природа не говорит мне: оБудь беденп - и уж подавно: оБудь богатп, но она взывает: оБудь независим!п.

Философ-это человек, который знает цену каждому; стоит ли удивляться, что его суждения не нравятся никому?

Светский человек, баловень счастья и даже любимец славы - словом. всякий, кто дружен с фортуной, как бы идет по прямой, ведущей к неизвестному пределу. Философ, дружный лишь с собственной мудростью. движется по окружности, неизменно возвращающей его к самому себе. Этот путь-как у Горация: *' оTalus tores atque rotundusп.''

'оКак шар, и круглыи, и гладкийп (лат.). Пер. М. Дмитриева.

Не следует удивляться любви Ж.-Ж. Руссо к уединению: такие натуры, подобно орлам, обречены жить одиноко и вдали от себе подобных; но, как это происходит и с орлами, одиночество придает широту их взгляду и высоту полету.

Человек бесхарактерный - это не человек, а неодушевленный предмет.

Мы недаром восхищаемся ответом Медеи оЯ!п: '''* кто не в силах сказать то же самое при любой житейской превратности, тот немногого стоит, вернее, не стоит ничего.

По-настоящему мы знаем лишь тех, кого хорошо изучили; людей же, достойных изучении, очень мало. Отсюда следует, что человеку подлинно выдающемуся не стоит, в общем, стремиться к тому, чтобы его узнали. Он понимает, что опоишь его могут лишь немногие и что у каждого из этих немногих есть свои пристрастия, самолюбие, расчеты, мешающие им уделить его дарованиям столько внимания, сколько они заслуживают. Что же касается избитых и банальных похвал, в которых не отказывают таланту, когда его, наконец, замечают, то в них он не найдет ничего для себя лестного.

Когда у человека настолько незаурядный характер, что можно заранее предвидеть, с какой безупречной честностью поведет он себя в любом деле, от него отшатываются и на него ополчаются не только плуты, но и люди наполовину честные. Более того, им пренебрегают даже люди вполне честные: зная, что, верный своим правилам, он в случае необходимости всегда будет на их стороне, они обращают все свое внимание не на него, а на тех, в ком они сомневаются.

Почти все люди - рабы, и это объясняется той же причиной, какой спартанцы объясняли приниженность персов: они не в силах произнести слово онетп. Умение произносить его и умение жить уединенно-вот способы, какими только и можно отстоять свою независимость и свою личность.

Когда человек принимает решение вести дружбу лишь с теми людьми. которые хотят и могут общаться с ним в согласии с требованиями нравственности, добродетели, разума и правды, а приличия, уловки тщеславия и этикет рассматривают лишь как условности цивилизованного общества,-когда, повторяю, человек принимает такое решение (а это неизбежно, если только он не глуп, не слаб и не подл), он быстро убеждается, что остался почти в полном яднночестве.

Любой человек, способный испытывать возвышенные чувства, вправе требовать, чтобы его уважали не за положение в обществе, а за характер.

Г л а в а V

РАЗМЫШЛЕНИЯ О НРАВАХ

Философы насчитывают четыре основные добродетели и уж из них выводят все остальные. Это-справедливость, умеренность, сила характера и благоразумие. Последнее, думается, заключает в себе две первых-справедливость и умеренность - и в известной степени заменяет силу характера, ибо во многих случаях спасти человека, лишенного этой силы, может только благоразумие.

Моралисты, подобно философам, создавшим физические и метафизические системы, позволили себе слишком широкие обобщения, придали слишком всеобщий смысл максимам, касающимся нравственности. Что остается, например, от изречения Тацита: оNeque limner, amissa pudicitia, alia abnueritп,' после того как столько женщин на деле доказали, что один проступок не мешает им проявить многие добродетели? Я был свидетелем того, как г-жа де Л*, чья юность мало отличалась от юности Маней Леска, в зрелые годы питала чувство, достойное Элоизы. Эти примеры таят в себе мораль слишком опасную, чтобы приводить их в книгах, но о них всегда следует помнить, иначе можно попасться на удочку моралистов-шарлатанов.