Моисей Рубинштейн - О смысле жизни. Труды по философии ценности, теории образования и университетскому вопросу. Том 1

Вдохновленный своим внутренним беспокойством, враждой ко всякому, хотя и божественному, покою и горячей любовью к земле, Ницше пускает тучи стрел по религии и чувствует неутолимую жажду разить ее, где он может. Он не только поражается в лице Заратустры, что повстречавшийся ему святой старец еще ничего не слышал о смерти бога [643], но он стремится рассеять как дым, как тяжкий, губительный обман и легенду о потустороннем, божественном мире. Он произносит пламенную обвинительную речь по адресу проповедников иного мира, окрестив их именем «Hinterweltler» [644], он с торжеством развенчивает их бога и стремится разоблачить в нем человека и притом «только бедную частицу человека», а потусторонний мир он называет на своем своеобразном языке «entmenschte unmenschliche Welt (лишенным человеческого характера бесчеловечным миром) [645]. Вполне понятно, что если идея бога способна в глазах Ницше сделать все прямое кривым [646], он в речах об ином потустороннем мире чувствует веяние смерти и в проповедниках вечной жизни и царства божия только ее посланников; он клеймит их, как клеветников на жизнь, отождествляя понятие набожности с понятием усталости и умирания. [647]

И Ницше сам дает нам ясный и прямой ответ на вопрос о том, что вдохновляет его негодующие речи и ядовитые сарказмы по адресу проповедников «вечной жизни» и всего, что связано с идеей бога, особенно христианской. В своем «Also sprach Zarathustra» он устами своего героя поясняет, что бог знаменует собой не только ограничение дерзаний сверхчеловека и становится преградой на его героическом пути, но он обозначает итог усталости и отказа от действия и жизни. Вот потому-то Заратустра и налагает на него печать зла и враждебности человеку: в эту идею сложена, по его словам, квинтэссенция учений об «едином, полном, неподвижном, насыщенном и непреходящем», в ней уложились мысль об угасании воли, стремления к ценностям и к творчеству вечно нового. «Ах, если бы эта великая усталость навсегда осталась вдали от меня!» – восклицает Заратустра [648]. В общем итоге Ницше видит в идее бога поворот спиной к жизни и стремление искать законов своего поведения и жизни позади себя; этого уже одного было бы вполне достаточно, чтобы заставить его решительно отвергнуть эту идею: не желая жертвовать настоящим для будущего, он тем менее согласился бы подчинить его прошлому.

Но религия в этих сторонах своего учения шла и идет не одна, и Ницше с тем же неудержимым гневом обрушивается на философов, особенно с учениями трансцендентно-отвлеченного характера, потому что и они возвеличили продукт «больного тела и больного духа», «небо и небесное», «иной» мир [649], завершив все это как естественным следствием приниженностью действительной жизни и человека. Истинный мир философов и религиозных проповедников Ницше отожествляет с «erlogene Welt» (мир, добытый ложью), а идеалы он называет идолами [650]. Таким образом Ницше категорически отклонил попытку решить проблему смысла жизни на почве трансцендентной, отвлеченной философии. Он отверг философию, как «школу оклеветания» жизни, он усмотрел в ее истории непрерывное «скрытое беснование против жизни, против ее предпосылок, против чувства ценности жизни, против заступничества за жизнь» [651]. Естественно, что гнев Ницше перенесся попутно и на науку. Заратустра, предостерегая от ученых, говорит: «У них холодные высохшие глаза, в них всякая птица оказывается общипанной и без перьев» [652].

Из всех этих ошибок имморалист Ницше признает самой роковой мораль. Он потому и поставил в центре своего творчества фигуру Заратустры, как утверждает Ферстер-Ницше [653], что хотел вложить разрешение губительной загадки в уста того, кто явился виновником коренного зла, создав учение о борьбе двух начал, добра и зла. В словах «ты должен» он видел мостик к ненавистному ему потустороннему миру и средство к умалению и сужению земной жизни. Он объединяет религию, философию и мораль под одним понятием упадочных форм человеческого духа [654]. Общий, наиболее сильный аргумент религиозно-этической философии против нее самой – Ницше бросает философам этого направления упрек в нигилизме, считая, что всякая этическая система оценок неизбежно приводит к уничтожению жизни; он отказывает представителям таких учений даже в чистоте помыслов и верований и видит в стремлении добродетельных людей к иному миру плод корыстолюбивого желания получить воздаяние за свои деяния и заслуги: за то, что они следуют добродетели, хотя она им, по выражению Ницше, как узкая обувь, до боли давит ногу [655]. «Вы хотите еще, чтобы вам заплатили, вы добродетельные! Вы хотите платы за добродетель и неба на землю и вечности за ваше сегодня!» [656]Вместо улучшения человека по убеждению нашего поэта-философа получается только его ослабление: мораль завершает разрушительную работу отвлеченной религиозно-философской мысли и подрывает самые корни жизни [657]; это и есть тот нигилизм, в котором Ницше обвиняет и религию, и философию, и всякую трансцендентно-этическую ориентировку мысли. Вся история в глазах Ницше является экспериментальным опровержением идеи так называемого нравственного миропорядка [658]. Весь путь морализма рисуется ему как наклонная плоскость слабости и упадка человеческого духа. Докатившись до крайней грани, «последний» человек окажется духовно совершенно опустошенным; он превратится в презренное существо, из души которого окажутся вытравленными всякие помыслы и понимание любви, творчества, тоски по чему-то высшему, по «звездам». Только одно жалкое стремление к своему худосочному изобретению, к счастью, останется у него [659]. Но Ницше с тою же суровостью отвергает и гедонизм обыденного характера: он в своих пояснениях к проповедям Заратустры подчеркивает, что каста господ откажется от счастья и предоставит право на него всецело стадным, низшим людям [660].

Порывая все нити, которые с его точки зрения могли бы задерживать и обременять развитие и расцвет нового человека, Ницше готов сжечь за собой все мосты, соединяющие человечество с прошлым, потому что он видит в господстве старых традиций как бы власть мертвых; с глубокой иронической горечью он говорит в гл. «О стране образования» устами Заратустры о современных писателях и их лицах; они представляются ему тесно заполненными надписями и знаками прошедшего времени, а поверх первых наложены вторым и третьим слоем новые значки. «Все времена сплетничают друг против друга» в душе современных людей, цепко удерживая их в своих руках и в своей власти [661]от продвижения вперед и создания нового. Ницше без сожаления покидает тропу исторической благодарности, усматривая в ней только отягощающую ношу на плечах человека. Его поклонение грекам и античному миру стоит в этом случае совершенно особняком и объясняется не сознанием исторической связи, а абсолютным, независимым от истории признанием ценности антично-греческого мира.