Вадим Руднев - Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

11. Магия – это оказание какого-то воздействия на судьбу, то есть на цепь якобы случайностей, которые на самом деле оказываются необходимостью. Слово «необходимость», принадлежащее алетической модальности, похоже на слово «точность». Ср. «Он точно придет» и «Он с необходимостью придет». Так же здесь имеется сходство с модальностью нормы, деонтической: «Он точно придет» значит, что он должен прийти – и также сходство с аксиологической модальностью ценности (хорошо – плохо): «Он должен прийти, значит, он хочет прийти» (кстати, именно такова логика ананкаста: «Я должен хотеть».

12. Как ананкасты влияют на судьбу? Они делают это при помощи своеобразного гадания. Код ананкаста – бинарный код: налево пойдешь, коня потеряешь, направо пойдешь, полцарства найдешь. Компульсивный человек видит во всем знаки: благоприятные или неблагоприятные. Мир полон примет. Пустое ведро или полное – это значит: можно идти или нельзя. Это означает, в частности, что семиотика обсессивно-компульсивного носит деонтический характер, существует в режиме «можно», «нельзя» или «должно».

13. Ганнушкин: «Ананкастичность есть проявление педантизма, только перешедшее уже известную грань». Именно эта трансгрессия, переход через границу, и есть мистицизм, магичность ананкастов.

14. В наших рассуждениях упущено одно звено. Мы не говорили о связи языка и магии, и при этом мы исходили из неверной посылки, что магический архаичный язык, тот же самый, что и современный. Для доказательства обратного нам теперь придется привести обширную цитату из статьи А. Ф. Лосева «О пропозициональных функциях древнейших лексических структур» (Мы будем нумеровать фрагменты из Лосева, так как в них одно следует из другого):

14. 0. «Если бы мы захотели начать с наиболее древнего архаического строя предложения, то нам предстояло бы, прежде всего, расстаться с нашим обычным синтаксисом, характерным для индоевропейских языков, где предложение даже не имеет еще своих выработанных членов, и даже еще не имеет четко выраженных частей речи.

14.1. Этот синтаксический строй в настоящее время получил название инкорпорированного (от латинского выражения in corpore, что значит в целом, целиком, без разделения ). Сущность его заключается в том, что речь здесь еще не знает раздельных частей речи и раздельных членов предложения. Предложение строится здесь путем простого комбинирования разных основ или корней без всякого их морфологического оформления, путем простого нанизывания, в результате чего и образующиеся из них предложения являются в то же самое время ничем иным, как одним словом. Инкорпорация есть, таким образом, комплексное слово-предложение.

14.2. Так, например, в колымском диалекте одульского (юкагирского) языка мы имеем такую фразу: asayulsoromoh, где asa – означает олень , yuol – видение , и soromoh – человек . Другими словами это есть «олень-видение-человек», что в переводе на русский язык означает «Человек увидел оленя».

14.3. Отсутствие морфологии в инкорпорированном грамматическом строе свидетельствует о том, что инкорпорированное мышление оперирует исключительно только бесформенными, расплывчатыми, не анализируемыми чувственными пятнами.

14.4. Что такое отсутствие разницы между основой слова и ее оформителями с точки зрения мышления? Ведь это же есть не что иное, как отсутствие различия между сущностью и явлением.

14.5. В инкорпорированном синтаксисе отсутствует не только изменение слов, но и вообще разделение их на части речи. Часть речи – есть языковое выражение и практическое осуществление в речи логических категорий.

14.6. Ясно, что отсутствие частей речи в языке соответствует отсутствию логических категорий в мышлении, а отсутствие логических категорий в мышлении есть отсутствие для такого мышления и в самой действительности подобного же рода противопоставление вещей и их свойств, качественных и количественных, их действий и пр.

14.7. Что значит субстанциональное присутствие целого в своей части? Это значит, что с уничтожением или устранением данной части уничтожается или устраняется само целое. Если это целое действительно присутствует в части как таковое, то есть субстанционально и нумерически, а не только внешне и не только видимо, то, конечно, оно должно погибать вместе с гибелью этой одной части. Однако где же в действительности мы находим такие вещи, которые бы характеризовались подобным отношением целого и частей? Такие вещи суть только живые организмы, организмы жизни.

14.8. А теперь мы дадим название той идеологии и той логике, которая вырастает в связи с инкорпорированным строем предложения. Эта идеология и эта логика есть мифология. Ведь мифологией мы называем именно понимание всего неживого как живого и всего механического как органического.

14.9. Говоря вообще, для инкорпорированного мышления все решительно и целиком присутствует или, по крайней мере, может присутствовать во всем. Да иначе это и не может быть, поскольку инкопорированное мышление, с одной стороны, не способно ничего расчленить, т. е. всюду мыслит все, что можно, сразу и одновременно; а с другой – оно не было бы и мышлением, если бы не отличало одной вещи от другой. Отсюда-то и вытекает эта логическая разгадка первобытного мышления на ступени инкорпорации, сводящая его на этот принцип «все во всем»» [Лосев, 1982: 250–251, 254–255, 257–259, 261].

Эта ретардирущая цитата была необходима для того, чтобы мы могли задуматься о роли языка в психодинамике и метапсихологии обсессивно-компульсивных расстройств. Там происходит регрессия, конечно, не такая глубокая, как та, о которой пишет Лосев. Он пишет о регрессии до уровня «додефренцированности», как бы выразился финский психоаналитик Вейкко Тэхкэ [Тэхкэ, 2003], то есть до уровня шизофренического мышления. Конечно, обсессивно-компульсивное мышление гораздо более дифференцированно, но тем не менее оно регрессировало на догенитальной уровень. Конечно, ребенок на анально-садистической стадии может нормально говорить на современном языке. Но когда взрослый регрессирует до «всемогущества мыслей», а это ведь может быть не обязательно обсессивный невротик, но и шизофреник, как бинсванегровская Лола Фосс (вспомним ее обсессивные игры со словами!), следует помнить, что архаическими истоками этой стадии мышления – отражение всего во всем – был именно изначальный инкопротирующий строй. Этому соответствует архаическое галлюцинаторное «всемогущество» ребенка, о котором писал Шандор Ференци в статье «Ступени развития чувства реальности [Ференци, 2000].

Нам кажется, теперь мы ответили на вопрос о соотношении педантизма и магии, проследив все логические связи. Завершим строками из Давида Самойлова, которые мы поставили эпиграфом к нашему исследованию: