Дмитрий Фурман - Избранное

Сталин – единственно верный интерпретатор Ленина, который, в свою очередь, единственно верный интерпретатор Маркса и Энгельса. Авторитет Сталина, таким образом, произведен и вроде бы меньше авторитета Маркса – Энгельса – Ленина. Но, с другой стороны, он как бы включает в себя их авторитеты, он – живое воплощение марксизма [193]. И его тексты начинают образовывать как бы третий слой «священного писания».

Но культ Сталина имеет и иное происхождение, иную идеологическую основу – в культе партии. Партия мыслится совершенно «мистически» – как не способная ошибаться организация, вся история которой – это история «отметания» различных «ересей». «История развития внутренней жизни нашей партии есть история борьбы и разгрома оппортунистических групп внутри партии—„экономистов“, меньшевиков, троцкистов, национал-уклонистов» [194]. Из этой борьбы она каждый раз выходит все более очищенной и монолитной. Это – ленинская партия («Мы говорим „Ленин“ – подразумеваем „партия“, мы говорим „партия“ – подразумеваем „Ленин“» – наш вариант учения о церкви как теле Христовом). И если эта партия поставила во главе себя Сталина, то уж, наверное, она не ошиблась. И здесь снова происходит догматический «переход противоположностей». Партия, абсолютно единая и не способная ошибаться, превращается из реальной силы в институт, функции которого в громадной мере ритуальны. Если при Ленине и сразу после его смерти на партийных съездах идут ожесточенные бои, то на XVIII съезде читаются стихи, прославляющие Сталина. Все ереси уничтожены, правильный курс проложен, и, в общем-то, делать на съездах уже нечего.

Сталинский культ вырастает из всей догматической системы – и из представления о текстах Маркса, Энгельса, Ленина как о текстах, содержащих полную и высшую истину, и из представления о партии как организации, не способной ошибаться. Сталин – как бы воплощение марксизма и партии. И это позволяет ему выступать оракулом по всем вопросам. Если марксизм-ленинизм дает методологию, позволяющую правильно разобраться во всех сферах науки (и не только в социальных науках, но и в естественных, где тоже есть свои метафизические и идеалистические тупики, выбраться из которых можно лишь при помощи марксистской материалистической диалектики) и в сфере искусства, а «Сталин – это Ленин сегодня», то Сталин получает «логическое право» вмешиваться во все проблемы наук и искусств. Создается единая всеохватывающая догматическая культура.

Создается своя, марксистско-ленинская, каноническая живопись, архитектура, литература, музыка. И не только содержание художественных произведений должно быть правильным, но правильной должна быть и форма (находящаяся в диалектическом единстве с содержанием).

Как в Средние века христианство догматизирует не только свое собственное учение, но и науку, Аристотеля, так и у нас создается своя марксистско-ленинская биология (Мичурин, Лысенко) [195], физика (отрицающая Эйнштейна) и чуть ли не математика.

Создается своя агиография, свои святые – Николай Островский, Стаханов, Чапаев и т. д.

Складывается своя обрядовая система, система праздников – литургический год.

Все это связано в единое целое и поддерживается грандиозной системой пропаганды – постоянным прохождением всех советских людей через обучение марксизму-ленинизму – от школы до аспирантуры, средствами массовой информации, оценивающими текущие дела с точки зрения догмы, тысячами книг, статей, картин. Фактически создается законченная цивилизация догматического марксизма-ленинизма, и создается с головокружительной скоростью. Но и падение ее происходит с такой же удивительной быстротой. Человек, которому в 196o-e годы было 70 лет, мог во взрослом, сознательном состоянии наблюдать крушение одной цивилизации, а также не только зарождение, становление и расцвет, но и упадок – другой.

Христианство, мусульманство, буддизм создали цивилизации, которые держались века. У нас же все шло с головокружительной быстротой. На самом пике нашего расцвета, не успела цивилизация принять законченные формы, как в ней обозначились признаки упадка. Она оказалась эфемерной. Почему?

Прежде всего потому, что два аспекта марксизма – марксизм как вера и марксизм как научная теория – находятся в противоречии и научный аспект марксизма «взрывает» его религиозный аспект.

Традиционные религии, как и марксизм, делали предсказания, и выполнение этих предсказаний мыслилось подтверждением их истинности. Но эти предсказания– частичное раскрытие Богом будущего – всегда были достаточно неопределенны. Ранние христиане, гонимые римскими властями, верили в очень скорое, «со дня надень», второе пришествие Христа. Второе пришествие не наступило – вместо этого христианство стало государственной религией и его лидеры, занявшие «достойное положение» в обществе, уже не имели оснований мечтать о его скорой гибели. Идея «Второго пришествия» отодвигается на задний план. Когда-нибудь оно произойдет, но когда – неизвестно, и много думать об этом не стоит. Но то, что «Второго пришествия» не произошло, не нанесло удара вере – ведь предсказание здесь не устанавливало жесткой связи между реальными человеческими действиями и «Вторым пришествием», не говорило: «Если вы сделаете то-то и то-то, Христос придет во славе». Это неверифицируемое предсказание, как неверифицируемы утверждения типа: «Если вы будете делать то-то и то-то, вы попадете в рай». Но марксизм, став религией, объектом веры, не перестал быть научной теорией, делающей верифицируемые предсказания. Он говорит о конкретных реальных социальных действиях, после которых должно наступить вполне земное счастье, земной рай. Действия совершаются, но рая не наступает. Как в этой ситуации должны действовать «защитные механизмы» веры, как «уйти от верификации»? Есть два основных пути «ухода от верификации», и религиозный марксизм идет сразу по обоим этим путям.

Первый путь – «отодвижение» рая. До революции победа революции, социализм и коммунизм сливаются в сознании революционеров воедино. Революция есть вступление в мир свободы и справедливости, и достаточно прочесть «Государство и революция», чтобы увидеть весь масштаб ожиданий революционеров-марксистов. Революция побеждает, но рая не наступает. Для некоторой части революционеров это означает кризис веры, и приход нэпа сопровождался даже самоубийствами людей, оказавшихся не в силах вынести расхождения между ожиданиями и реальностью. Но веру большинства спас простой и естественный ход мысли. Рай – это не просто победа революции, а построение социализма, который можно построить и в одной стране (сталинское развитие марксизма), но ценой невероятных усилий. Рай отодвигается и начинается строительство социализма – претворение мифологии в жизнь. Догма дает ясную и четкую картину того, что такое социализм, и ценой полного разорения страны при героическом энтузиазме и кровавом терроре в 30-х годах социализм построен. Но это означает лишь увеличение разрыва между верой и реальностью. С одной стороны, рай вроде бы уже создан, с другой стороны – есть нищая страна, где живут голодные и запуганные люди. И начинается новое «отодвижение рая». Социализм – это уже почти рай (первая стадия коммунистической формации), но все же не полный рай. Полный рай – это коммунизм. Начинаются «великие стройки коммунизма». Люди с невероятным упорством, преодолевая немыслимые лишения, идут через пустыню к миражу. Путь им ясен, отчетливо виден: надо дойти вот до того бархана, и сразу же за ним – прекрасный оазис, но когда они до него доходят, оказывается, что оазис – впереди и до него еще идти и идти.